А ссорились мы гораздо чаще, чем мне это доставляло удовольствие. Когда у Марка было плохое настроение, он бывал просто невыносим. К сожалению, был один фактор, который неизменно приводил его в дурное расположение духа: он ненавидел рано вставать, а ему приходилось каждое утро приходить на работу в свое издательство к десяти утра, вообще-то к девяти, но на это его уже никак не могло хватить. Я сама сова, но Марк — сова в квадрате, если не в кубе. Каждое утро повторялось одно и то же: я вставала по звонку будильника, тормошила его, умывалась и пыталась его разбудить, делала зарядку — танцевала под очень громкую музыку — и одновременно стаскивала с него одеяло, наконец готовила завтрак и буквально тащила его, заспанного, едва продирающего глаза, на кухню.

Как-то раз мне не удалось его поднять: он пробормотал что-то вроде: «Мне сегодня к двум», зарылся поглубже под одеяло, прикрыл голову моей подушкой и уже ни на что не реагировал. Я в тот день торопилась, поэтому оставила его досыпать, а сама убежала. Вечером он устроил мне разнос: оказывается, у них в отделе была с утра проверка, и его ожидали крупные неприятности; виноватой во всем, естественно, оказалась я.

Кормить его завтраком было адской мукой: он беспрерывно ворчал: это невкусно, в этом слишком много холестерина, очевидно, я пытаюсь его отравить… Я все стоически терпела и молчала, но как-то раз, когда он заявил, что оладьи сгорели и несъедобны, я схватила сковородку и швырнула их ему прямо в лицо. Сейчас, наверное, я бы их просто выкинула и быстро поджарила яичницу, но в то время я еще не умела справляться со своими эмоциями. Кстати, это не самое худшее воспоминание моей жизни: Марк успел увернуться и схватить меня за руку, я отбивалась и чуть не умудрилась его укусить. Словом, мы просто подрались, а физический контакт неизбежно приводил нас к одному и тому же… Очень скоро мы забыли и о злосчастных оладьях, и обо всем на свете вообще. В этот день мы оба опоздали на работу, но ничуть об этом не жалели.

У меня было очень мало времени — с утра на работу, потом на психфак, приходила домой я поздно и бросалась делать домашние дела, а Марка это выводило из себя — он жаждал моего общества, чтобы обсудить со мной свои проблемы. Мои проблемы его волновали мало. Несколько раз он предлагал мне уйти с работы и только учиться, но разве могла я согласиться быть содержанкой, пусть даже собственного мужа? (Сейчас я понимаю, какой я была дурой.)

К тому же он начал меня ревновать. Так как они с Юрой сразу не понравились друг другу, то я перестала брать его с собой, отправляясь в гости к брату, а видеться с ним я привыкла часто и менять свои привычки ради Марка не собиралась. Естественно, что у Юры, который тогда еще не был женат, я всегда встречала его друзей — вернее, наших общих с ним друзей. Несколько раз Марк заходил за мной к брату и видел, что я провожу время в веселой компании; ему это очень не нравилось. Особенно ему не понравился один из Юриных друзей, Виталик, который смотрел на меня слишком нежными глазами. Не могу отрицать, что Виталик был в меня влюблен: после встречи с Марком и замужества я расцвела, и меня заметили многие, кто до того не замечал, в том числе и Виталик, который знал меня с детства. Не то чтобы я его поощряла, но редкая женщина может отказаться от лишних поклонников, а Марк совершенно не понимал разницу между легким флиртом и серьезным увлечением. Как-то раз он устроил мне скандал по этому поводу и запретил бывать у брата, но разве тогда я, со своим стремлением к независимости, могла смириться с какими-либо запретами?

Сейчас, вспоминая всю эту историю, я ругаю себя — какие же я делала глупости! Неужели я не могла пореже встречаться с братом и изредка брать к нему Марка, только чтобы его душа успокоилась? Теперь-то я, рассматривая ту ситуацию с высоты своего жизненного опыта, прекрасно вижу, как мне надо было поступить, чтобы и овцы были целы, и волки сыты.