— Увѣряю васъ, что я не изъ корысти.

— Полноте, полноте. Любовью любовью, а деньги деньгами. Такъ вотъ… завтра вечеромъ у насъ репетиція на сценѣ, а послѣзавтра назначайте ей у меня свиданіе. Завтра и послѣзавтра я съ ней и переговорю, а потомъ мы все это вмѣстѣ обсудимъ. Нѣтъ, побѣгъ — это ужъ послѣднее.

— Мерси, Лариса Павловна. Вы меня оживляете.

Плосковъ поцѣловалъ руку Кринкиной.

— О, я другъ влюбленныхъ! сказала она. — Больше ничего не имѣете мнѣ сказать по секрету, такъ я позову моего гимназистика.

— Больше ничего.

— Мосье Nicolas! позвала Кринкина Дышлова.

Гимназистъ сейчасъ-же выскочилъ изъ сосѣдней комнаты. Очевидно онъ подслушивалъ.

— Самоваръ ужъ въ столовой на столѣ, сказалъ онъ. — Можно идти пить чай.

XVII

На слѣдующій день Люба опять получила черезъ горничную записку отъ Плоскова. Онъ писалъ:

«Безцѣнная, милая, добрая, хорошая моя Любочка! Жить и не видать васъ для меня пытка. Жажду и алчу быть около васъ. Вчера и сегодня я хожу какъ полоумный, по тысячѣ разъ въ день взглядываю на вашъ портретъ, но портретъ только блѣдная копія оригинала. Я былъ вчера у Кринкиной. Кринкина позволяетъ намъ пользоваться ея квартирой для устройства нашихъ свиданій. Это прекрасная женщина съ теплой душой. Скажите вашей мамашѣ, что сегодня вечеромъ у Кринкиной чтеніе пьесъ для второго спектакля и пріѣзжайте къ Кринкиной поворковать со мной вашимъ серебрянымъ голоскомъ. Обожающій васъ Виталій».

Прочитавъ записку, Люба вспыхнула, поцѣловала ее и спрятала за корсажемъ на груди. Что-то теплое приливало къ ея сердцу и ей дѣлалось пріятно и радостно, такъ что у ней даже захватывало духъ.

«Онъ любитъ меня, безмѣрно любитъ»… мелькало у ней въ головѣ.

Но отпуститъ-ли ее мать къ Кринкиной — Люба сильно сомнѣвалась. Дарья Терентьевна знала, что репетиція будетъ завтра и уже ворчала, что репетиціи очень часты, но сегодняшнее собраніе у Кринкиной было для нея новостью. Люба задумала исподволь приготовить мать къ этому. За завтракомъ она сказала ей:

— Рѣшительно не знаю, какое мнѣ сегодня вечеромъ платье одѣть…

— Какъ платье? Куда? Зачѣмъ сегодня? удивленно вскинула на нее глаза Дарья Терентьевна.

— Какъ, куда! Да вѣдь сегодня вечеромъ у Кринкиной чтеніе пьесъ для второго спектакля. Я и забыла вамъ объ этомъ сказать.

— Для втораго? Ну, ужь, матка, довольно. Не будешь ты во второмъ спектаклѣ играть.

— Тамъ Корневъ будетъ, вашъ-же излюбленный Корневъ, чуть не плача проговорила Люба.

— А, что Корневъ! И Корневъ будетъ къ тебѣ имѣть больше уваженія, если увидитъ, что ты меньше по репетиціямъ да по разнымъ кринкинскимъ собраніямъ треплешься. Что это въ самомъ дѣлѣ: третьяго дня репетиція, сегодня собраніе, завтра опять репетиція. Ни одного вечера дома не посидишь. Не поѣдешь ты къ Кринкиной.

— Но вѣдь это-же нужно, маменька, я дала слово Корневу, что буду участвовать во второмъ спектаклѣ. Этотъ второй спектакль, кажется, онъ и устраиваетъ, лгала Люба.

— Что Корневъ! Я знаю… Не Корневъ тебѣ нуженъ, а этотъ балбесъ… Какъ его?..

— Увѣряю васъ, что балбесъ тутъ не причемъ. Даю вамъ слово, что Плосковъ не причемъ.

— Молчи. Не поѣдешь! сердито оборвала ее Дарья Терентьевна.

Люба заплакала.

— Реви… Реви еще больше, такъ я и завтра тебя на репетицію не пущу, совсѣмъ тебѣ въ спектаклѣ играть не позволю. Объ ней заботятся, ее не пускаютъ по разнымъ Кринкинымъ, Лукошкинымъ болты бить, а она реветъ! Вотъ до чего тебя этотъ шалопайный мальчишка Плосковъ испортилъ! продолжала Дарья Терентьевна.

— Маменька, голубушка, отпустите. Вѣдь ей-ей это будетъ въ высшей степени неучтиво, ежели я не явлюсь къ Кринкиной, упрашивала Люба мать.