— Ахъ, чтобы и совсѣмъ провалиться твоей крашеной Кринкиной! Глупая, нахальная, безстыжая баба! Чего это она съ этимъ гимназистомъ возится! Видѣла я. Такъ свои подведенныя бѣльмы передъ нимъ и закатываетъ! Ни на шагъ отъ него. Старуха — и съ гимназистомъ… Понимаю вѣдь я, что это значитъ! Видѣла я, какъ она съ нимъ миндальничаетъ. И какой примѣръ дѣвушкамъ, которыя у ней бываютъ! Да и гимназистъ-то дуракъ…

— Да вѣдь гимназистъ ея родственникъ, маменька… Кажется, даже племянникъ, попробовала сквозь слезы возразить Люба

— Не ври, я сама ее спрашивала. Такой-же онъ ей родственникъ, какъ и тебѣ. Просто путанная бабенка. «Онъ, говоритъ, сирота и другъ театра, а всѣ друзья театра — мои друзья». Понимаю я, какой я-то другъ!

— Такъ вы не пустите меня къ Кринкиной?

— Сказала, что не пущу и не пущу!

Люба вышла изъ-за стола, направляясь къ себѣ въ комнату, легла тамъ на кушетку и продолжала плакать.

Часовъ въ пять отецъ Любы, Андрей Иванычъ, пріѣхалъ изъ конторы домой обѣдать. Люба вышла къ столу все еще надувшаяся, съ красными отъ недавнихъ слезъ глазами. Отецъ, впрочемъ, не замѣтилъ этого. Выпивъ передъ супомъ рюмку водки, онъ распрашивалъ сына гимназиста объ его отмѣткахъ по ученію и наконецъ, обратясь къ женѣ и дочери, сказалъ:

— А у меня сегодня въ конторѣ былъ вашъ новый знакомый Плосковъ.

Люба вздрогнула и вспыхнула, а Дарью Терентьевну даже передернуло.

— Вотъ нахалъ-то! воскликнула Дарья Терентьевна. — Зачѣмъ-же это онъ приходилъ?

Андрей Иванычъ развелъ руками и пожалъ плечами.

— Да Богъ его знаетъ — зачѣмъ. Странно какъ-то… Во-первыхъ, приходилъ знакомиться, а во вторыхъ, просилъ протекціи по службѣ въ Плуталовскомъ банкѣ. Онъ въ Плуталовскомъ банкѣ служитъ.

— Ну, ужь это нахальство, это совсѣмъ нахальство!.. твердила Дарья Терентьевна. — Видишь, видишь, а ты его хвалишь и выгораживаешь, обратилась она къ дочери.

— Нахальства-то тутъ, пожалуй, особеннаго нѣтъ, продолжалъ Андрей Иванычъ:- а что онъ пронырливый и искательный человѣкъ, то это вѣрно. Впрочемъ, теперь такимъ и быть надо, а то подъ лежачій камень вѣдь и вода не течетъ.

При этихъ словахъ отца Люба перевела духъ. На сердцѣ ея сдѣлалось легче. Тотъ не останавливался и разсказывалъ:

— Вошелъ онъ и отрекомендовался: «Будучи, говоритъ, хорошо знакомъ съ вашей супругой и дочерью»…

— Да я терпѣть его не могу! Просто не выношу! воскликнула опять Дарья Терентьевна.

— Постой. Не перебивай, остановилъ ее Андрей Иванычъ. — Ничего въ немъ особенно худаго нѣтъ. Бѣдный и искательный парень. «Такъ и такъ… Будучи, говоритъ, съ ними знакомъ, я еще не имѣлъ случая настоящимъ манеромъ представиться вамъ»… Мнѣ, то есть. «Былъ, говоритъ, два раза въ вашемъ домѣ, но такъ какъ въ визитное время васъ трудно дома застать, то я и счелъ своимъ долгомъ пріѣхать къ вамъ въ контору, чтобы засвидѣтельствовать свое почтеніе». Ну, и тамъ прочее… Онъ хвалилъ тебя, потомъ Любу, однимъ словомъ мелкимъ бѣсомъ разсыпался и, наконецъ, приступилъ съ просьбой о протекціи. Открывается тамъ у нихъ ваканція завѣдующаго вексельнымъ отдѣленіемъ, что-ли, такъ просилъ похлопотать и замолвить о немъ у директоровъ словечко. Около двухсотъ рублей онъ теперь получаетъ, что-ли, ну, а то мѣсто, о которомъ онъ хлопочетъ, съ окладомъ въ триста рублей въ мѣсяцъ. «Мой папаша, говоритъ, самъ пріѣдетъ васъ просить за меня». Старика-то я знаю. Изъ разорившихся купцовъ онъ. Человѣкъ такъ себѣ, но какъ биржевой маклеръ — горе.