— Да какой-же онъ нашъ-то знакомый! Просто влѣзъ, втерся въ домъ! снова воскликнула Дарья Терентьевна.

— Ну, вотъ онъ и напредки просилъ дозволить ему навѣщать нашъ домъ.

— Ну, а ты-то что? Дозволилъ ему?

— Да что-жъ я могу сказать! Конечно-же сказалъ, что милости, молъ, просимъ.

— Напрасно. Не ко двору онъ намъ

— А окажется не ко двору, такъ и по шапкѣ можно… Не контрактъ съ нимъ заключать.

— Просить-то въ банкѣ ты за него все-таки будешь?

— Да поговорю директорамъ, но только вѣдь у нихъ всегда есть свои кандидаты: у кого племянникъ, у кого такъ какой-нибудь протеже. Поговорю. Отъ слова меня не убудетъ, закончилъ Андрей Ивановичъ.

Люба торжествовала въ душѣ. Она была готова отъ радости броситься отцу на шею, но скрывала эту радость, дабы не выдать себя. Послѣ обѣда она уже не пыталась и приставать къ отцу и матери, чтобы ее отпустили къ Кринкиной, она не хотѣла раздражать мать и успокоилась, утѣшая себя тѣмъ, что завтра на репетиціи увидится съ Плосковымъ и передастъ ему тѣ, по ея мнѣнію, благопріятныя для него слова, которыя говорилъ про него ея отецъ. Заснула она въ эту ночь съ радостными мечтами.

XVIІІ

Репетиціи Люба ждала съ нетерпѣніемъ, чтобы передать Плоскову, какъ не враждебно отнесся къ нему въ разговорахъ ея отецъ. Она даже нѣсколько разъ въ день принималась считать сколько часовъ осталось до репетиціи. За обѣдомъ она почти ничего не ѣла, до того нервы ея были возбуждены ожиданіемъ свиданія съ Плосковымъ. Въ концѣ обѣда радость ея за любимаго человѣка еще болѣе усилилась. Андрей Иванычъ за сладкимъ блюдомъ сказалъ:

— Ахъ, да… Говорилъ я сегодня въ банкѣ директору-распорядителю про этого вашего Плоскова. Онъ тамъ, оказывается, на хорошемъ счету. Хвалятъ. Директоръ очень хвалилъ. Говоритъ, что усердный работникъ.

Люба слушала, затая дыханіе.

— Ну, и что-же, получитъ онъ новое мѣсто? вырвалось у ней.

— Не знаю… Директоръ обѣщался подумать, сообразить.

— И охота это тебѣ, Андрей Иванычъ, за чужихъ людей распинаться! У тебя свои племянники конторщиками въ банкѣ служатъ, замѣтила Дарья Терентьевна.

— Да вѣдь не въ этомъ банкѣ служатъ племянники-то. Да я вовсе и не распинался, а просто сказалъ директору, что вотъ есть у нихъ такой-то Плосковъ, который просилъ меня за него походатайствовать. Отчего-жъ не сказать, ежели я былъ въ банкѣ и видѣлъ директора. Да, можетъ быть, и не вспомнилъ-бы я объ этомъ Плосковѣ, ежели-бы у меня сегодня утромъ его отецъ въ конторѣ не былъ.

— Ахъ, и отецъ его ужъ былъ? въ одинъ голосъ спросили мать и дочь.

— Въ томъ-то и дѣло, что пріѣзжалъ просить. Почтенный старикъ, старинный купецъ. Плакался на маклерскія дѣла, отвѣчалъ Андрей Иванычъ — Да и какой онъ маклеръ! Старый, больной, еле ноги таскаетъ. Нынче маклера-то — въ одно ухо вдѣнь, въ другое вынь. Только такіе нынче и годятся для маклерскихъ дѣлъ. Маклеръ долженъ быть на манеръ вьюна: скользкій, юркій.

Послѣ обѣда Люба, стараясь быть какъ можно спокойнѣе, сказала матери:

— Ну, я маменька, поѣду на репетицію…

— Куда ты спозаранку-то! Репетиція у васъ назначена въ восемь часовъ, а теперь только семь, остановила ее мать.

— Да вѣдь пока поѣдешь, да пока пріѣдешь. Кромѣ того, я хотѣла съ Корневымъ поговорить. спросить его, какъ мнѣ одѣться для водевиля.

— И съ Корневымъ поговорить еще успѣешь. На это тебѣ цѣлый вечеръ будетъ. Кромѣ того, вотъ я отдохну, да, можетъ быть, и сама съ тобой поѣду.

Любу всю покоробило.

— Зачѣмъ-же вамъ-то себя обременять? Вѣдь вы и такъ устали.

— А затѣмъ, чтобы отгонять отъ тебя ІІлоскова. Что это, въ самомъ дѣлѣ, онъ къ намъ привязался!

Дарья Терентьевна однако не поѣхала, но велѣла Любѣ взять съ собой горничную въ провожатыя.