Дарья Терентьевна однако не поѣхала, но велѣла Любѣ взять съ собой горничную въ провожатыя.

Плосковъ встрѣтилъ Любу на лѣстницѣ. Онъ уже поджидалъ ее и радостно протянулъ ей руки.

— Радуйтесь, шепнула она ему съ замираніемъ сердца. — Наши дѣла поправляются.

— Знаю, знаю. По милости вашего папаши я, можетъ быть, получу повышеніе по службѣ и прибавку къ жалованью, отвѣчалъ Плосковъ.

Они вошли въ зрительный залъ и Люба принялась разсказывать ему дословно все то, что говорилъ про него ея отецъ.

— Папенька у насъ совсѣмъ не такой человѣкъ, какъ маменька, прибавила она. — А вотъ маменька — съ этой не сообразишь.

— Но вѣдь папенька-то у васъ все-таки голова въ домѣ?

— Какъ вамъ сказать… Голова-то голова, но что до меня касается, то тутъ ужъ маменька. Не взлюбила она васъ, да и что хотите. Вѣдь вотъ ужъ я какъ просилась къ Кринкиной-то вчера! Не пустила — и прямо изъ-за васъ.

— Все-таки я такъ очарованъ любезностью вашего папаши, что буквально ожилъ. По воскресеньямъ днемъ вашъ папаша бываетъ дома?

— Бываетъ.

— Ну, такъ я пріѣду къ нему съ визитомъ, чтобы поблагодарить его за любезность. Я теперь оживаю.

— Только, Бога ради, старайтесь непремѣнно застать папеньку.

— Да, да… Въ воскресенье пріѣду съ визитомъ, а потомъ выберу другое утро, явлюсь къ нему въ контору — и буду просить вашей руки.

— Да, да… Только это потомъ… Пожалуйста, потомъ… Дайте ему къ вамъ немножко привыкнуть, упрашивала Люба. — Вотъ вы съ нимъ на спектаклѣ тоже увидитесь. Ахъ, я все-таки боюсь маменьки! Вы себѣ представить не можете, какъ она васъ не взлюбила!

— Да за что? Скажите, что я ей сдѣлалъ?

— А вотъ за то, что мы любимъ другъ друга.

— Да вѣдь она еще ничего не знаетъ.

— Не знаетъ, но ужъ чуетъ, что вы влюблены, боится, что вы посватаетесь. Вы знаете, она меня только изъ за Корнева и на репетицію-то сюда пускаетъ, а то давно-бы ужъ не позволила мнѣ и въ спектаклѣ играть. Показалось ей, что Корневъ очень со мной любезенъ былъ. Да нѣтъ! Просто не любитъ она васъ за то, что вы конторщикъ въ банкѣ. Богача она мнѣ прочитъ, за богача хочетъ отдать. Сколько разъ я вамъ объ этомъ говорила.

— Скажите, какъ-бы мнѣ хоть немножко заслужить ея расположеніе? допытывался Плосковъ.

— И ума не приложу!

— Что она любитъ? Чѣмъ-бы ей мнѣ угодить?

— Ничего она у насъ особенно не любитъ. Котовъ, впрочемъ, большихъ любитъ. Но нѣтъ, это все не то.

— Тогда нельзя-ли ей кота подарить? Ужъ я разыскалъ-бы самаго большаго.

— Безполезно. Лучше и не пробуйте. Смѣяться всѣ у насъ въ домѣ будутъ.

Люба тяжело вздохнула. Плосковъ тоже вздохнулъ и прибавилъ:

— Черезъ недѣлю попробую у вашего папаши просить вашей руки, а откажетъ — обвѣнчаемся тайно.

— Но вѣдь это же ужасъ, что будетъ! произнесла Люба.

— Кто любитъ, тотъ долженъ быть на все готовъ.

Въ это время режиссеръ Луковкинъ увидалъ Любу и возгласилъ:

— Госпожа Биткова пріѣхала! Господинъ Корневъ тоже уже здѣсь. Занятые въ пьесѣ «Что имѣемъ — не хранимъ» пожалуйте на сцену.

И онъ, по своему обыкновенію, захлопалъ въ ладоши.

XIX

Въ воскресенье Дарья Терентьевна и Люба ѣздили въ Дѣвичій монастырь къ обѣднѣ. Тамъ на кладбищѣ были похоронены ихъ родственники. Люба и Дарья Терентьевна слушали обѣдню въ соборѣ. Вдругъ около нихъ, какъ изъ земли, выросъ Плосковъ. Франтоватый, припомаженный, завитой, онъ стоялъ, приложа къ груди новую шляпу цилиндръ. Увидѣвъ его, Люба вспыхнула, Дарью Терентьевну, наоборотъ, всю покоробило.