Около трех часов дня они наконец‑то остались в кабинете одни. Камиль больше не раздумывал. Он должен поблагодарить Луи. Без всяких предисловий он так и сказал:

– Спасибо, Луи.

Но все‑таки нужно добавить что‑то еще.

– Это…

И тут он осекся. По искреннему недоумению на лице Луи он в один миг понял свою ошибку. К этой истории с картиной тот не имел никакого отношения.

– Спасибо за что? – спросил он.

Камиль поспешно сымпровизировал:

– За все, Луи. За твою помощь… за все.

Луи слегка растерянно кивнул. Он к этому не привык – они никогда не говорили друг другу ничего подобного.

Камиль пытался найти убедительные слова, чтобы его оплошность осталась незаметной, – но понял, что сказал именно то, что думал. Он сам удивился этому неожиданному признанию, которого совсем от себя не ожидал.

– Это расследование… оно для меня стало в каком‑то смысле возрождением. Хотя, конечно, я по‑прежнему не самый приятный в общении тип…

Присутствие Луи, этого загадочного человека, которого он знал так хорошо и о котором по сути ничего не знал, неожиданно взволновало его – пожалуй, даже сильней, чем подаренная картина.

Вассера снова привели на допрос – выяснять очередные детали. Камиль поднялся в кабинет Ле‑Гуэна, коротко постучал и вошел. На лице комиссара читалось, что он приготовился услышать плохую новость. Камиль тут же успокаивающим жестом вскинул вверх обе ладони, давая понять, что все в порядке. Они поговорили о ходе допросов.

Камиль уже сделал все, что нужно. Теперь оставалось только ждать. Потом Камиль упомянул о продаже материнских картин.

– Сколько? – ошеломленно переспросил Ле‑Гуэн, услышав сумму.

Камиль повторил. Эта сумма казалась ему все более и более абстрактной. Ле‑Гуэн скорчил восхищенную гримасу.

Об автопортрете матери Камиль не стал упоминать. Немного поразмыслив, он догадался, кто его прислал. Он вспомнил о друге матери, который организовывал аукцион. Должно быть, тот получил свой небольшой профит и решил отблагодарить Камиля, подарив ему одну из картин. Вот так, абсолютно заурядно, все разъяснилось. Но именно; поэтому Камиль чувствовал облегчение.

Он сделал звонок, оставил сообщение и вернулся в свой кабинет.

Шли часы.

Он все решил заранее. Итак, в семь вечера.

Наконец этот момент наступил. Было ровно семь.

Вассер вошел в кабинет. Сел. Его взгляд сразу же невольно обратился на настенные часы.

Он выглядел очень уставшим. Он почти не спал за последние сорок восемь часов – сейчас это стало особенно заметно.

61

– Видите ли, – сказал Камиль, – у нас есть некоторые сомнения относительно смерти вашей сестры. Сводной сестры, простите.

Вассер никак не отреагировал. Он пытался понять, что это значит. Сказывалась усталость. Он обдумывал этот вопрос и те, которые, вероятнее всего, последуют за ним. Он был спокоен. К смерти Алекс он никоим образом не причастен. Это было буквально написано у него на лбу. Он глубоко вздохнул, расслабился, скрестил руки на груди. По‑прежнему не произнес ни слова. Только в очередной раз взглянул на часы. Затем спросил, без всякой связи с прозвучавшей ранее фразой Камиля:

– Срок моего задержания заканчивается в восемь вечера, так?

– Я вижу, смерть Алекс вас совсем не волнует.

Вассер поднял глаза к потолку, словно в поисках вдохновения. Можно подумать, что он сидит за столом не на допросе, а в ресторане, где ему предстоит сделать выбор между двумя видами десерта.