– Вернемся из командировки, сделаем запрос, – сказал Бабаев и поднялся. – Нет тайн в подлунном мирне, что были бы неведомы Аллаху и Госдуме.

Они вернулись в свой вагон. У седьмого купе Гутытку остановился и показал глазами на плотно притворенную дверцу.

– Никто не выходил? – шепотом поинтересовался Али Саргонович.

– При мне – никто. Сидит там со вчершнего вечера.

– Больше не плачет?

– Вроде нет.

– Надо заглянуть, – сказал Бабаев. – Вдруг болен человек! А у нас табиб есть со всякими лекарствами!

Он постучал, затем решительно взялся за ручку и откатил дверь.

В темноватом купе, в мрачном одиночестве, обнаружился депутат Рыжов. Перед ним стояла бутылка водки, но едва початая, и валялись на газете три корочки хлеба с ошметком колбасы. Рыжов был молод и совсем не пьян, но выглядел хуже Погромского: глаза ввалились и покраснели, лицо бледное, на лоб свисает нечесанная прядь.

Бабаев вошел, сел напротив и спросил:

– Как себя чувствуешь, дадаш?

– Спасибо, нормально, – буркнул Рыжов.

– А куда едешь?

– В Воронеж, к своим избирателям. Скоро уже выходить…

Молодой депутат тяжко вздохнул, вытащил из портфеля второй стаканчик и плеснул Бабаеву.

– Вас Али Саргонович зовут? Выпьем за знакомство… В Думе мы почти не сталкивались.

Верно, не сталкивались, припомнил Бабаев. Да и что сталкиваться, если Рыжов был – и оставался – порядочным человеком? Не бабаевский контингент… Несмотря на молодость – а ему и сорока не стукнуло – Рыжов топтался в коридорах власти лет пятнадцать, можно сказать, с младых ногтей. Будучи убежденным демократом, входил он в разные блоки и партии, обещавшие людям свободу, а стране – процветание, и покидал их, когда раскрывался обман. Насчет процветания и свободы обманывали все, ибо такая благодать не валится с неба в скором времени, а пестуется веками. Рыжов, похоже, это понимал. В Думе его не любили, однако избираться не препятствовали – нужен был совестливый депутат. Но только один.

Выпили по чуть-чуть, и Рыжов сказал:

– А я ведь к вам присматриваюсь, Али Саргонович. Еще с того дня, как вы предложили прописку отменить. Дельный проект!

– Знаешь, – молвил Бабаев, – не будем сейчас о моих проектах. С тобою что, дадаш? Ты не огул, не мальчишка, ты мард, мужчина, зрелый человек! А слышали, ты плакал… Что за горе у тебя? Родитель почтенный скончался или любимая жена? Или – не приведи Аллах! – с ребенком нехорошее случилось?

Снова тяжело вздохнул Рыжов и произнес:

– Отец мой и мать живы и благополучны, и ничего не случилось с женой и дочкой. Но плакал я, Али Саргонович, в самом деле плакал… Оплакивал конец российской демократии… Выпьем! Нынче поминки у нас…

Они выпили – еще по чуть-чуть.

– Известно ли вам, Али Саргонович, – сказал Рыжов, – что наша Дума приняла программу борьбы с коррупцией? Давно приняла, и в программе этой пунктов не меньше, чем статей в Гражданском кодексе. Целых триста пятьдесят! Что ни пункт, то удар по взяточникам! Три года прошло… Как вы думаете, сколько пунктов выполнили?

Бабаев об этой программе не слышал и потому ответил наугад:

– Половину? Или четверть?

– Ни одного! – Рыжов покачал пальцем.