– Ты, значитца, Али, да еще Гаргоныч… Из чеченов будешь или как?
Маленькие глазки атамана так и сверлили Бабаева из-под нависших бровей. Объявлять себя армянином или аварцем явно не стоило, да и татарином тоже – примут еще за крымчука. А с крымцами да турками казаки враждовали со времен царя Гороха.
– Ассириец я, – сказал Бабаев. – Есть такой народ.
– Хрестьянский?
– Разумеется.
– Пусть гутарит! Послухаем! – донеслось из толпы. Кажется, против ассирийцев, да еще христиан, казаки не возражали.
– Ну, скажи, Гаргоныч, коль народ дозволил, – произнес атаман. – Оно и правда: енерала послухали, теперь послухаем полковника.
Но генерал сдаваться не собирался, а надвинулся на Бабаева всей массивной тушей. Его лицо побагровело, губы тряслись от ярости.
– Это… это безобразие! Ты куда лезешь, буржуйский выкормыш? Здесь я говорю!
– Пену с губ стряхни, – посоветовал Бабаев и обратился к толпе. – Я, казаки, депутат от талды-кейнаров, малого северного народа…
– Навроде чукчев? – выкрикнул кто-то.
– Не совсем. Народ хоть северный, а смешался с евреями. Вон мой харис стоит, из талды-кейнаров, – Али Саргонович вытянул руку. – Имя у него Гутытку, а фамилия Лившиц, и есть в нем еврейская кровь. Значит, евреи тоже мои избиратели, и поносить их я не позволю. – Он повернулся к Погромскому и плюнул на его башмак. – Драться будем, генерал! Во имя чести талды-кейнаров! Здесь и сейчас!
Казаки загудели, заверещали казачки, а сивоусый казацкий дед громко молвил:
– Ай да ошуриец! Молодца!
– Пусть их дерутся, – поддержал сивоусого другой дедок. – Это по-нашему, по-казацки!
– Любо! – заорали в толпе. – Пусть дерутся! На шашках! Любо, любо!
– На шашках нельзя, – сказал Бабаев, спускаясь с возвышения. Есть Дуэльный Кодекс и список запрещенного оружия. Шашки и сабли в него внесены.
Произнес он это и замер в смущении, вспомнив, что не взял с собой тульских пистолетов. Казаки – народ воинственный, все у них есть, и сабли, и ружья, а если надо, так и пулемет сыщется, но ничего такое для дуэли не подходит. Беда! На кулачках, что ли, драться!
Погромский вздохнул с облегчением, народ разочарованно смолк, а атаман Каргин пробурчал, что про Дуэльный Кодекс знает и не позволит нарушать закон. Нельзя на шашках, так и дуэли не будет.
Но сивоусый дедок не унимался.
– Ты погодь, атаман, может чего другое сыщется. В старину-то не одной шашкой махались… Щас внучка пошлю… Митяй, а Митяй! Домой беги, в сундук лезь и тащи, что тама лежит, в газетку завертое! Живо, паря!
Митяй помчался к домам, окружавшим майдан. Толпа раздалась, освобождая место, а атаман спросил:
– Чего у тебя в сундуке, дед? Пара сапог с дырьями?
– А вот увидишь, чего! – отвечал сивоусый. – Такие, значитца, штуковины, что не сабли, а резать можно. У турков взяты. Да-авно! Лет двести им, а все как новые!
Погромский пошептался с атаманом, и оба тоже слезли с трибуны на майдан. За ними, гремя медалями и орденами, двинулась казацкая старшина. Шли неторопливо, рассуждая, что за народец балды-хернары, откуда в них кровь иудина, и как случилось, что депутатом у них какой-то ошуриец. Но решили, что ошуриец тоже человек, и раз хочет драться, пусть дерется. Казацкий обычай таков: драке помех не чинить. Конечно, ежели атаман не против.
А атаман выступил вперед, откашлялся и молвил:
– Гость наш енерал просит меня быть энтим… секундором. |