Казнь должна была состояться на верхнем, открытом всем ветрам городе, на побережье. Под завывание медных труб и барабанную дробь Алладин шел мимо бранящихся торговцев и распевающих песни горьких пьяниц, покидающих трактиры, чтобы посмотреть на казнь.

В лучах поднимающегося из-за моря солнца мир казался чудесным и удивительным. Никогда еще воздух, пропитанный солью и свежестью, не казался таким густым и вкусным. Близость смерти обострила все чувства до предела. Каждый образ, каждый звук казался близким и дорогим. Алладин стонал от мысли, что ему предстоит расстаться с величайшим чудом – жизнью.

Юноша шел к месту казни сквозь испарения, поднимающиеся из сточных желобов, сквозь сладкие, дразнящие ароматы, вьющиеся из открытых дверей харчевен, сквозь грубые шутки простолюдинов и изощренные издевательства знати. Его не удручали ни высокомерный и гордый вид Олискара, ни назойливое посвистывание угрюмого палача, уставшего от своей скучной и утомительной работы. Алладин хотел провести свои последние мгновения жизни в радости, пусть слепой и безрассудной, но отвлекающей от суетливой возни и мелочных забот. Надеяться было не на что.

Огромный трехглазый глашатай зазывал публику, предлагая посмотреть на захватывающее зрелище. Карст говорил невнятно, глотая отдельные слова. Его мало кто понимал, но присутствие государственного палача было красноречивее любых слов.

Вокруг деревянного помоста на площади Крови собралась большая толпа. Все нетерпеливо ожидали появления главного действующего лица, гнусного преступника, посмевшего лгать самому властителю, – Алладина.

Толпа взревела, когда юноша взобрался на помост. Пахло древесной смолой и стружками, но потом, перебивая эту свежесть, откуда-то потянуло тяжелым, липким запахом падали. Алладин повернул голову. Угрюмый палач, чертыхаясь, катил перед собой колоду, потемневшей от пропитавшей ее крови. Едва он установил ее посередине помоста, как ее тут же облепили большие блестящие мухи. Колода гудела, как потревоженный улей. Косноязычный глашатай поднялся на помост и стал зачитывать приказ.

Глава четырнадцатая

КАЗНЬ

Палач смотрел на Алладина с некоторым изумлением. Ему не раз приходилось казнить людей. Обычно от страха они полностью седели, у других лица вытягивались, челюсть отвисала, а на лицах появлялись морщины, как у глубоких стариков. Но этот юноша улыбался так ясно и открыто, что привел палача в полное замешательство.

– Прекрасное утро, – произнес Алладин, оглядываясь по сторонам. – День, наверное, будет жарким.

Угрюмое лицо палача дернулось, плечи поникли – он на глазах потерял свою важность.

– На этом помосте осужденные не разговаривают с палачом. И ты не разговаривай, – попросил он юношу. – А если тебе что-нибудь нужно, обратись к моему помощнику.

Чтобы восстановить полагающуюся торжественность, палач поднял свой топор и начал деловито осматривать лезвие.

Алладин шагнул к колоде и посмотрел на небо в последний раз. Чистое, без единого облачка, оно отдавало нежной лазурью и звенело от птичьих трелей. Где-то высоко блеснула утренняя звезда и погасла. Потом опять заблестела, но уже левее и гораздо ярче. Алладин прищурился.

– Дианор, – тихо прошептал он. – Дианор, дружище, как я рад увидеть тебя напоследок! – звонкий голос Алладина пролетел над толпой, и люди начали задирать головы. С кем это разговаривает этот странный, не похожий на других государственный преступник?

– Золотой Дракон! – ахнул палач.

– Перинор! Он вернулся за Солнечным Камнем...

– Да нет, он давно умер в схватке с Морскими Драконами...

– Душа Перинора вернулась, чтобы отомстить.

– У Драконов нет души.

– Как видишь, есть.