— Клиника для больных на последней стадии рака? — она вопросительно подняла на него глаза.

— Да. — он хмуро кивнул. — Медики обычно говорят — на четвертой стадии… Я надеялся на методику фотосинтеза, которую привезли в институт онкологии ливийцы, но, оказывается, этот метод совсем нельзя применять при поражении печени. Я возил Лику в Одессу, Крым, Геленджик, Анапу, но это лишь на какие то доли дней продлевало ей жизнь… Врачи сказали, не тревожьте, не утомляйте, сидите в Ейске, у вас там тоже море, жалейте, наконец, ребенка! Вот так мы дотянули до восьми лет… И все равно пришлось ее отпустить…. Он сжал ладонями виски:

— О, господи! Почему? Зачем?. Знаете, я был как то в Индии, пару лет назад… Подошел к одному брамину. Он раскладывал в замысловатых узорах разноцветные камешки. Прямо на улице. Я рассказал ему о Лике, о том, что произошло, задал вопрос почему. Он так печально посмотрел на меня, улыбнулся, тронул пальцами мое запястье: «Ты глуп, кэптэн! — сказал он мне. — Твой ребенок пришел в этот мир научить других Любви. Для этого Дара Небеса задали ей сложное упражнение: боль внутри, распад плоти. Если бы она просто говорила Вам, что любит, Вас Вы бы не поверили. И не поняли. Человек глух ко всему, кроме смертельной боли близкого». Помню, услышав это, я пожал плечами, вспылил, что то закричал о Кире.

— Кэптэн, ты дважды глуп, — сказал мне брамин. Твоя рани ищет не любви, а своего зеркального отражения. Но если зеркало разбить — отражение исчезнет… А осколки собрать трудно. Осколки — не жизнь! Пройдет лет пять и ты убедишься в правоте моих слов. Срок не вышел, посмотрим! — Павел Дмитриевич опять грустно улыбнулся и, спохватившись, заторопился:

— На улице темнеет. Мне нужно еще заехать в порт, боюсь не успею… А там у меня кое-какие дела…

— Я провожу Вас! — она поднялась. Через больничный парк можно выйти к стоянке такси, так ближе… А я уже сто лет не была у моря… С удовольствием вдохну аромат порта… Коломбин, сторожи посуду! — она улыбнулась. — Не возьмете куклу? В память о Лике?

— Она Ваша, Ирина, зачем? Лика поручила ее Вам… Да и мне будет кому передать привет от дальних ветров, морей. Буду навещать Если не прогоните? — глаза капитана потемнели…

— Как я могу? — она взяла его за запястье. — В этом доме теперь повсюду — частицы Лики, память о ней. Коломбин — тоже часть ее. Поэтому, дом как бы немного и Ваш. Я только обрадуюсь, если посреди саксонских пастушек здесь вдруг появится море…. Его запах, брызги, шум… Соль. Горечь. — она улыбнулась углами губ. — Возвращайтесь когда захотите. Мы: я, дом, Коломбин, Лика будем Вас ждать…Всегда.

— Спасибо. — Павел Дмитриевич смутился, неловко поцеловал пальцы хозяйки, помог надеть пальто, и они молча, торопливо, вышли за дверь, спустились по лестнице. Все это время напряженно молчали.

И только войдя в ворота, она остановилась внезапно, будто вспомнила, взяла его под руку.

— Здесь есть одна, центральная аллея. Длинная. «Как жизнь». - так Лика говорила. Мы по ней часто гуляли. Я Вас провожу, пойдемте?

Капитан молча, сосредоточенно кивнул Они шли почти в ногу, иногда перебрасываясь односложными словами, словно лелея паузу меж ними, словно боясь нарушить то хрупкое укрытие внутри каждого из них, куда пряталась израненная, обливающаяся слезами потери, Душа….

И с небес внезапно закапали редкие слезы. Слезы дождя. Лицо Ирины вспыхнуло, засветилось будто изнутри, она сжала локоть своего провожатого.