Он молча пожал руку Егора и сел в торце стола.

– Прошу набраться терпения и прослушать три записи, они недлинные. Первая – это гимн польского антикоммунистического союза «Солидарность», естественно – запрещённого.

Он хрустнул клавиатурой магнитофона.

«Весна 202», слегка затягивая звук от садящихся батареек, воспроизвела «Муры» на польском языке. Егор остановил после первого куплета и достал кассету.

– Неужели Волобуев настаивал, чтобы вы готовили польскую песню? Гастролей в Польше в ближайший год, а то и больше не планируется никаких, – заметил начальник отдела.

– Я поставлю песню, которую Артур приволок в филармонию и заявил, что она согласована как обязательная для включения в репертуар к поездке в Латинскую Америку. Слова не на сто процентов идентичны, но похожи. Символ несвободы тоже рухнет рухнет рухнет.

Заиграла вторая кассета. При словах «томба томба томба» начальник тихо выругался сквозь зубы. А потом изрёк:

– То есть «Голос Америки» сообщил бы, что «Песняры» в Мехико исполнили антисоветскую польскую песню в переводе на испанский!

Егор не стал уточнять, что «Весна 202» только что пыталась звучать по каталонски. Вместо этого кратко изложил ход расследования событий, приведших к гибели Сафронова.

– Следующий мой шаг вы вправе назвать необдуманным, и он действительно был сделан спонтанно, без подготовки. Заканчивались гастроли, всё хорошо, солнечно, и у этого мудака, убившего агента ради сокрытия своих промахов, тоже всё зашибись. Клянусь, я считал маловероятным, что он попытается что то предпринять с ходу, бросил ему наживку – плати и отстану, чтоб он мог придумать расправу надо мной хладнокровно в Минске, тут бы его и повязали. Но Волобуева внезапно сорвало с резьбы.

– Говоришь, спонтанно? – Образцов прищурился, выражая явное недоверие. – Но магнитофон приготовил.

– Он лежал в сумке. В нём стояла кассета с записью фрагмента концерта, и был присоединён микрофон. Я даже часть концерта из за этого стёр, минут шесть семь. Сейчас найду начало, послушаете.

Наверно, ни один профессиональный музыкант не вслушивался так в игру своего товарища виртуоза, вооружённого скрипкой Паганини, как двое офицеров в эту фонограмму, начинающуюся со слов «до отправления автобуса ещё минут пятнадцать».

– Прямо вину в убийстве Сафронова он не признал, – осторожно пробормотал Образцов, когда запись кончилась.

– Да, признал косвенно, зато предельно красноречиво, – отреагировал его босс. – Молодой человек, почему он выпал в окно?

– Точно не могу сказать. Наверно, считал меня полным валенком, даже предупредил, что собирается сделать. И ударил ногами в высоком прыжке на уровне моей груди. Как в кино. Но жизнь – не кино. Я присел и блокировал его удар левой, – Егор продемонстрировал этот блок из стойки. – Фактически пропустил над собой. Волобуев перелетел и высадил окно вместе с рамой. Могучий был. Но вы у него расспросите, когда очнётся. Сначала запишите показания, а только потом признайтесь, что у меня был магнитофон. Эх, да кого я учу…

Гэбисты переглянулись.

– Товарищ полковник… – начал было Образцов, но тот его прервал:

– Обо всём – позже. Сейчас нужно решать, что делать с Волобуевым. Если черниговские узнают подробности, скандал докатится до Москвы.

Началось ожидаемое. Сокрытие промахов нижесидящего, чтоб не получить взбучку от вышестоящего.

– Егор, – проникновенно заговорил Образцов. – Позволь, я заберу кассету. Клянусь, она будет в сохранности. Но эту запись лучше не слышать посторонним ушам.

– Берите. И позвольте предположить: офицер КГБ на почве личных переживаний решил учинить суицид, но не рассчитал высоту и лишь поломался, отчего признан негодным к дальнейшему прохождению службы и уволен.