– Правильно, что не веришь. Просто не посвящал тебя в детали. Начнём с того, что аппаратуру, инструменты и костюмы везёт специальный супер МАЗ, тягач с фурой, подарок Машерова. Вот он подъезжает к Дворцу спорта, и набегает команда грузчиков, чтоб всё это богатство разгрузить, отнести, поставить, а там придёт лёгкой походкой Егорка только разматывать шнуры… А, нет, не набегает никакой бригады. Мы, пролетарии музыкального труда, и музыканты тоже, кроме самого Мулявина и его Пенкиной, должны разгрузить фуру, затянуть аппаратуру на сцену. Если света не хватает – то и осветительную. Дальше собираются строительные леса. Я, исполнитель песен, полезу на эти леса затаскивать колонки. Потом снимать после концерта, и всё в обратном порядке. Ставка оклада – шестьдесят рублей в месяц. Теперь представь сэра Пола Маккартни, поющего Yesterday, запыхавшись от переноса железяк. Мне – двадцать один, и я устал заранее от одной мысли об этой физкультуре. Все остальные меня старше. Кашепаров – на десять лет старше, у него не телосложение, а теловычитание, но, говорят, таскает тяжести как ливерпульский докер. Такой жизнью можно пожить несколько месяцев, ну – пару лет, заработать на машину или на кооператив. Но больше… Нет. Гребец найдёт себе другую галеру. После получения диплома.

– Зная тебя всего лишь месяц с небольшим, почему то уверена: найдёшь. А машина… Надо несколько месяцев на курсы ходить, чтобы получить права. Говорят – сложно.

– Ещё как сложно! – он сбегал в прихожку и принёс красные корочки. – Я целых полдня потратил и ящик водки. – Тебе сделать?

– Настоящие?! За ящик водки?

– Да. Дорого нынче всё, аппетиты растут. И машину купить сложно. Я узнавал: открытка на «Жигули», если не ждать двадцать лет в профкомовской очереди, стоит от пятисот до тысячи пятисот рублей, на «Волгу» – несколько тысяч. Поэтому в гастрольные туры придётся поездить неоднократно, чтоб собрать и на машину, и на жильё. До осени, думаю, управлюсь.

– До осени? За полгода? Всё, не задаю глупых вопросов. Зато…

– Что?

– Теперь я уверена, что ты не американский агент. Никакой иностранец не сумел бы так устроиться в советской жизни.

– А так?

От увиденного Настя прижала обе руки к губам, потом засмеялась до неприличия громко. Театральный парик, натянутый на коротко стриженую голову Егора, тогда как все остальные участники группы в той или иной мере отрастили длинные патлы, сидел как шляпа на пугале.

– Сейчас веник из уборной принесу. Будем усы делать.

– Ты ещё предложи из унитазного ёршика. М да, не вписываюсь я в их коллектив – ни усов, ни длинных волос. И бухать не люблю. А за кокаин посадят.

Настя стянула с его головы парик и взъерошила волосы.

– Где же ты кокаин достанешь?

– Тут недалеко. Хочешь попробовать? С одного раза не пристрастишься, честное комсомольское. Шучу.

Он неловко освободился от длинных песняровских одежд, оставшись в трусах и футболке. Настя тут же запустила руку под майку и погладила по крепким мышцам груди.

– Тебя так долго не будет…

– Нет, это тебя, Настя, не будет. У каждого своя точка отсчёта.

– Какая разница! Не хочу терять ни одной минуты в последние два дня.

Он постарался изо всех сил. Но в восемь утра Настя проснулась одна, Егор бегал свои десять километров по «Трудовым резервам», а к одиннадцати потянулся на тренировку, причём задержался ещё на час, объяснив, что «давал последние указания», не объяснив – кому именно.

Около пяти вечера отсчитал сто рублей на расходы, прихватил сумку и кофр с костюмом, после чего отвесил прощальный поцелуй.