|
Тряхнув головой, отогнал неуместные мысли и первым делом наведался на вокзальный телеграф. Там его ожидала телеграмма до востребования: "Правление фирмы поздравляет блестящим успехом возражения снимаются можете приступать проэкту получении товара извещу дополнительно". Видимо, признание заслуг, а еще более то, что снимаются какие-то возражения, было для Рыбникова очень важно. Он просветлел лицом и даже запел про тореадора. Что-то в манере штабс-капитана переменилось. Мундир по-прежнему сидел на нем мешковато (после ночных приключений он еще больше истрепался), но плечи Василия Александровича расправились, глаза смотрели бойчей и ногу он больше не приволакивал. Взбежав по лестнице на второй этаж, где располагались служебные помещения, Рыбников уселся на подоконник, откуда просматривался весь широкий пустой коридор, и достал записную книжку, исписанную цитатами и афоризмами на все случаи жизни. Имелись тут и сакраментальное "Пуля дура, штык молодец", и "Русский медленно запрягает, да быстро едет", и "Кто пьян да умен, два угодья в нём", а последняя из заинтересовавших Василия Александровича максим была такая: "Хоть ты и Иванов-Седьмой, а дурак. А.П.Чехов". За Чеховым шли чистые странички, но штабс-капитан вынул плоский пузырек с бесцветной жидкостью, капнул на бумагу, растер пальцем, и на листке проступили странные письмена, похожие на переплетенных змеек. Со следующими несколькими страничками он поступил точно таким же образом - и на тех тоже откуда ни возьмись повылезали диковинные каракули. Некоторое время Рыбников внимательно их рассматривал. Потом немного подумал, пошевелил губами, запоминая. А нарисованные змейки через минуту-другую сами собой исчезли. Он снова вернулся на телеграфный пункт, отбил две срочные телеграммы - в Самару и в Красноярск. Содержание было одинаковым: просьба прибыть в Москву "по известному делу" 25 мая и сообщение, что номер в "той же самой гостинице" заказан. Подписался штабс-капитан именем "Иван Гончаров". На этом, кажется, спешные дела были окончены. Василий Александрович спустился в ресторан и с большим аппетитом покушал, причем не копейничал - даже позволил себе коньячку. Официанту на чай дал не экстравагантно, но прилично. И это было только началом чудесной метаморфозы армейского замухрышки. С вокзала штабс-капитан поехал на Кузнецкий мост, в одежный магазин. Сказал приказчику, что по ранению отставлен "вчистую" и желает обзавестись приличным гардеробом. Купил два хороших летних костюма, пиджак, несколько пар брюк, штиблеты с гамашами и американские ботинки, английское кепи, соломенное канотье и полдюжины рубашек. Там же переоделся, потрепанный мундир спрятал в чемодан, шашку велел упаковать в бумагу. Тут вот еще что: в магазин Рыбников приехал на обычном "ваньке", а укатил на лаковой пролетке, из тех что берут полтинник за одну только посадку. У типографской конторы Фухтеля щеголеватый седок выгрузился и ждать его не велел. Ему нужно было забрать заказ - сотню cartes de visite на имя корреспондента телеграфного агентства Рейтера, причем имя-отчество на карточках было его, рыбниковское, - Василий Александрович, а фамилия совсем другая: Стэн. Оттуда новоиспеченный господин Стэн (или нет, чтоб не путаться, пусть уж остается Рыбниковым) отбыл и вовсе на пятирублевом лихаче. Велел доставить его на Чистые пруды в пансион "Сен-Санс", только сначала заехать куда-нибудь за букетом белых лилий. Молодцеватый кучер почтительно кивнул: "Понимаем-с". *** Премилый ампирный особняк выходил оградкой прямо на бульвар. Судя по гирлянде из разноцветных лампиончиков, украшавшей ворота, пансион, должно быть, выглядел особенно нарядно в вечернее время. Но сейчас во дворе и на стоянке для экипажей было пусто, высокие окна белели опущенными гардинами. Рыбников спросил, дома ли графиня Бовада, и подал швейцару свою карточку. |
