|
Фандорин хотел было возмутиться такому вопиющему непотребству, но не стал, потому что его вдруг перестали держать ноги. Магистр истории осел на пол, припал виском к косяку, ощутив жесткость металлического ребра, и утратил контакт с реальностью. Реальность вернулась к одурманенному англичанину тоже через висок, который так ныл и пульсировал, что Николас волей-неволей был вынужден сначала помотать освинцовевшей головой, а потом и открыть глаза. Еще минут пять ушло на то, чтобы восстановить прервавшуюся череду событий и осознать смысл случившегося. Мистер Калинкинс лежал на своем месте, закатив белковатые глаза. Изо рта у него стекала нитка слюны, на груди лежал выпотрошенный бумажник. Николас опустился на колени возле попутчика, пощупал шейную артерию -- слава богу, жив. Нога задела что-то твердое. Кейс! Его собственный "самсонайт", виновато раззявившийся на хозяина. Внутри пусто. Ни ноутбука, ни телефона, ни портмоне, ни -- что кошмарней всего -- конверта, в котором лежала трехсотлетняя фамильная реликвия. Ужас, ужас. Приложение: Лимерик, сочиненный Н.Фандориным после отбытия со станции Неворотинская вечером 13 июня, в начале одиннадцатого Один полоумный магистр Был слишком в решениях быстр. В край осин и берез Его леший занес И сказал дураку: "Фак ю, мистер". Глава вторая Корнелиусу улыбается Фортуна. Сокровища кожаной сумки. Знакомство с московитами. Деревня Неворотынская. Доброе предзнаменование. Ложный Эдем. Корнелиус пронзительно взвизгнул "йййэхх!", стегнул плеткой доброго испанского жеребца, купленного в Риге за сорок три рейхсталера (считай, половина московитского задатка), и вороной, напуганный не столько ударом, сколько диким, в самое ухо, воплем, с места взял рысью. Хороший конь: приемистый, широкогрудый, на корм нежадный -- с ведра воды и пол-четверика овса до семи миль проходит, не спотыкается. Да и на резвость, выходило, недурен. А конская резвость для Корнелиуса сейчас была ох как важна. Сзади, на длинном поводе, поспевала мохнатоногая каурая кобылка с поклажей -- тоже вовсю старалась, выкидывала в стороны растоптанные копыта. Самое ценное фон Дорн, конечно, держал при себе, в седельной сумке, но оставаться без каурой было не резон, поэтому все же слишком не гнал, придерживал. Во вьюках лежало необходимое: вяленое мясо, соль, сухари и теплая шуба собачьей шерсти, потому что, сказывали, в Московии и в мае бывают лютые морозы, от которых трескаются деревья и покрываются ледяными иглами усы. |
