|
Она была побитая и перепачканная грязью, но живая. Фон Дорн вспомнил, как купцы рассказывали про жестокий обычай московитов -- жену, что убьет мужа, не жечь на костре, как принято в цивилизованных странах, а закапывать живой в землю, пока не издохнет. Он-то думал, закапывают с головой, чтоб задохнулась -- тоже ведь страшно. Но этак вот, на долгую муку, во стократ страшнее. На закопанную наскакивали два бродячих пса, захлебываясь бешеным лаем. Один вцепился в ухо, оторвал, сожрал. В толпе одобрительно засмеялись. Руки преступницы были в земле, защищаться она не могла, но все же извернулась и укусила кобеля за нос. Зеваки снова зашумели, теперь уже выражая одобрение мужеубийце. -- Дикое варварское обыкновение, -- сказал толмач вполголоса. -- Люди благородно-просвещенного ума осуждают. Откуда здесь, в этом адском государстве, взяться благородным, просвещенным людям, хотел сказать Корнелиус, но поостерегся. С чего это приказный вдруг переменил тон? Не иначе, хочет на неосторожном слове поймать. Проехали еще невеликое расстояние, и было фон Дорну за все перенесенные муки утешительное видение. Закатная заря осветила дрожащим розовым светом берега малой речки, тесно уставленной мельничками, и вдруг поодаль, над крутым обрывом, обрисовался милый немецкий городок: с белыми опрятными домиками, шпилем кирхи, зелеными садами и даже блеснула гладь аккуратного пруда с фонтаном. Городок был как две капли воды похож на милый сердцу Фюрстенхоф, что стоял всего в полумиле к юго-востоку от отчего замка. Очевидно, благое Провидение сжалилось над Корнелиусом и милосердно лишило его рассудка -- фон Дорн нисколько этому не огорчился. -- Это и есть Новая Немецкая слобода, которую местные невежи прозвали Кукуем, -- сообщил переводчик. -- Тому двадцать три года, как выстроена. Заглядение, правда? Дворов нынче за три сотни стало, и люди все достойные: офицеры, врачи, мастера часовых и прочих хитрых дел. -- Он захихикал. -- А знаете, господин поручик, почему "Кукуй"? -- Почему? -- вяло спросил фон Дорн, поняв, что постылый рассудок никуда от него не делся, и поморщившись на "поручика". -- Это здешние служанки, стирая в ручье белье и пялясь на диковинных московитов, кричали друг другу: "Kucke, kuck mal!" Вот и пристало. Правда смешно? У въезда, за полосатым шлагбаумом стоял караульный солдат -- в каске, кирасе, с алебардой. Стрельцов пустил неохотно, после препирательств. Корнелиус заметил, что его конвоиры шли уже не так грозно, как по Москве -- сбились в кучу, по сторонам глядели с опаской. Из аустерии, на крышей которой было установлено тележное колесо с жестяным аистом (вывеска гласила "Storch und Rad" ), вышли в обнимку двое рейтаров с палашами у пояса. |
