— Для того, чтобы посмеяться надо мной? — спросил Ньюмен.

— Матушка никогда не смеется. Предупреждаю, если вы ей не понравитесь, не вздумайте добиваться ее расположения шутками.

Этот разговор состоялся вечером, и через полчаса Валентин ввел своего приятеля в дом на Университетской улице, в ту его часть, где Ньюмен еще не бывал, — в салон вдовствующей маркизы де Беллегард. Это была высокая просторная зала с затейливыми и вычурными лепными украшениями, верхняя часть стен и потолок были выкрашены в светло-серый цвет, двери и спинки кресел завешаны выцветшими и тщательно заштопанными драпировками, на полу лежал светлый турецкий ковер, такой мягкий, несмотря на свою древность, что ноги в нем утопали. На ширме из красного шелка висели портреты детей маркизы в десятилетнем возрасте. Комната была освещена ровно настолько, чтобы в ней можно было вести беседу. В разных ее концах на большом расстоянии друг от друга стояло с полдюжины свечей. Возле камина в глубоком кресле сидела старая дама в черном; в другом конце комнаты за фортепьяно, наигрывая бравурный вальс, сидела еще одна особа. В этой последней Ньюмен узнал молодую маркизу де Беллегард.

Валентин представил Ньюмена, и тот, подойдя к сидевшей у огня старой даме, пожал ей руку. Он успел увидеть только белое, тонкое, отмеченное печатью старости лицо с высоким лбом, маленьким ртом и холодными голубыми глазами, сохранившими молодую зоркость. Мадам де Беллегард сурово посмотрела на него и ответила ему крепким, характерным для британцев рукопожатием, и это сразу напомнило ему, что она — дочь графа Сент-Данстенского. Ее невестка перестала играть и приветливо улыбнулась. Ньюмен сел и огляделся, а Валентин подошел к молодой маркизе и поцеловал ей руку.

— Мне следовало познакомиться с вами раньше, — сказала мадам де Беллегард. — Вы нанесли уже несколько визитов моей дочери.

— О да! — улыбнулся Ньюмен. — Мы с мадам де Сентре теперь, можно сказать, старые друзья.

— Вы действуете быстро! — заметила мадам де Беллегард.

— Не так быстро, как хотелось бы, — бесстрашно парировал Ньюмен.

— О, вы, я вижу, честолюбивы, — ответила старая леди.

— Да, каюсь, честолюбив, — улыбнулся Ньюмен.

Мадам де Беллегард посмотрела на него красивыми холодными глазами, и он встретил ее взгляд, мысленно оценивая ее как возможного противника и стараясь представить себе, чего от нее следует ждать. Некоторое время они смотрели друг на друга. Наконец мадам де Беллегард отвела взгляд и проговорила без улыбки:

— Я тоже очень честолюбива.

Ньюмен почувствовал, что раскусить эту маленькую грозную непроницаемую женщину нелегко. Она напоминала свою дочь, но между тем была совершенно на нее не похожа. У мадам де Сентре был тот же цвет волос и глаз, от матери она унаследовала изящество линий лба и носа. Однако ее лицо являло собой как бы чуть увеличенную и порядком отличающуюся от оригинала копию. Особенно счастливо избежал сходства с материнским рот мадам де Сентре: у старой маркизы эта черта лица поражала крайней чопорностью, узкие, хотя и пухлые, но поджатые губы были плотно сомкнуты и, казалось, могли приоткрыться лишь настолько, чтобы проглотить ягоду крыжовника или издать восклицание: «О нет-нет, извините!», каковое, по всей вероятности, призвано было служить завершающим штрихом аристократического облика леди Эвелин Этлинг, чьи портреты сорок лет назад часто публиковали в книгах, посвященных женской красоте. На взгляд Ньюмена, выразительное лицо мадам де Сентре радовало как овеваемое ветром безбрежное небо над западной прерией с плывущими по нему облаками, которые то и дело меняют очертания.