|
— Твою мать, — рыкнул мужик. Серый не обратил на него никакого внимания, продолжил напевать: На горе стоит мужик, И орет, как заводной. Почему, как заводной? Потому что завели. Гогия, Гогия… — А ну-ка тихо, — оборвал его Борис, в руке которого снова, будто из воздуха, материализовался топор. Повернулся к мужику: — Тебе чего, дядя? Тот с досадой покосился на топор, засопел. Я решил не вмешиваться и наблюдал за происходящим со стороны. Мужик явно имел претензии. Не иначе мешок Серый у него упер. — Это мои сухарики, — наконец пропыхтел мужик. Обиженно. По-детски оттопырив толстые губы. Вид надутого детины и его клянчащий справедливости голос были настолько нелепы, что я невольно улыбнулся. — Какие сухарики? — опешил Борис. Мужик кивнул на мусорный мешок. — Я ларек на углу вскрыл. Там и так ни хрена нету, только сухарики и жвачка вроде съедобны. Но от жвачки никакого толку и каменная она, а сухари этот дрыщ спер. — Я не пер, — возмутился Серый с тем же праведным видом, с каким негодовал с утра, пойманный за руку возле наших рюкзаков. — Оно лежало, никого не трогало. Я подобрал. Борис повернулся к мужику. На лице светилась дружеская улыбка, но рука крепко сжимала топор. — Ну, мужик, — миролюбиво проговорил он, — нечего было бросать свое добро. Или оно тебе так нужно было, что разложил посреди улицы? Взгляд мужика заметался между топором и мусорным мешком. — Ладно, — сжалился Борис, — давай пополам. — Так не честно! — рассердился тот. — Я их нашел! — Он тоже, — кивнул на Серого Борис. — Не жадничай, дядя. Половина лучше, чем ничего. — Он запустил в мешок лапу и стал доставать оттуда пакетики с сухариками. Мужик скрипнул зубами. Борис поглядел на выгруженные пакетики, заглянул в мешок и протянул его мужику. — Держи, я тебе даже с тарой отдам. Только больше не разбрасывайся, а то еще с кем-нибудь делиться придется. На лице Бориса продолжала сверкать дружеская улыбка. Но пальцы все также стискивали топор. Забавность нелепой ситуации улетучилась, как сигаретный дым. Внутри стало неуютно. Убийство в виде самозащиты я еще мог оправдать, но убийство из-за сухариков… Хотя топор в руке мог быть только для острастки. Или не только? Сейчас мне почему-то казалось, что это уже не игра. Все серьезно. Очень серьезно. Мужик взял мешок, пробурчал под нос что-то неразборчиво-матерное и пошел прочь. Борис смотрел, как смыкаются за его широченной спиной кусты. Слушал, как шуршат ветки, как удаляются шаги. Когда затих последний шорох, улыбка мгновенно сползла с его лица. Борис развернулся, словно спущенная пружина. Складка на лбу заострилась, взгляд сделался бешеным. — Борис! — вскрикнул я, чуя недоброе. Рука с топором взметнулась и резко опустилась, вгоняя лезвие в ствол дерева. В десяти сантиметрах от головы Серого. Тот даже испугаться не успел. Борис схватил его за грудки и резко встряхнул. Процедил сквозь зубы: — Ты что же это, скотина, творишь? — Сам же сказал, что моя очередь, — оторопел Серый. — Да чего ты? Он же один, а нас трое. Борис разжал пальцы, выпуская попутчика. Отошел в сторону, с деланным спокойствием поднял пакетик, дернул за края и захрустел сухарями. — Еще хоть раз подобную подляну устроишь, и можешь считать, что ты тоже один. Понял? — Злой ты, — пробормотал Серый, поправляя одежду. — Люди добрые, — желчно отозвался Борис. Обеда, пусть даже и запоздалого, не вышло. Мы похрустели сухарями, оставшиеся пакетики распихали по карманам. Голод я почти не утолил, только аппетит разыгрался. Но продолжения трапезы не получилось. |
