|
Ты думаешь, там все из-за сухариков случилось? Сухарики — ерунда. Там совсем в другом дело. — В чем? — А ты подумай, — предложил Сергеев и устремился вперед, сокращая расстояние до Бориса. Не в сухарях дело. А в чем? Борис вписался за Серого, а потом с него же чуть скальп не снял. Тогда выходит, вопрос не в том, способен ли Борис убить за пакет сухарей. Вопрос: способен ли он убить чужого, защищая своего. И получается, что косящий под простачка и трепло Серый просто проверял, можно ли доверять Борису? Нет, слишком сложно. Или не слишком? Впереди замаячила еще одна свалка гнилого побитого автотранспорта — там улица Дмитрия Ульянова пересекалась с проспектом шестидесятилетия Октября. Борис повернул налево и стал пробираться сквозь заросли на другую сторону улицы. Никого не предупредив, не обернувшись. Знал, что за ним идут, и не считал нужным удостоить идущих своим вниманием. Может прав Серый, и так было нужно, но злило это невероятно. Кусты на бульваре разрослись настолько, что продраться через них без вреда для здоровья казалось невозможным. Я несколько раз получил ветками по физиономии. На другую сторону улицы вылез еще более раздраженным, со свежей царапиной через полморды. Мы свернули на проспект шестидесятилетней годовщины забытой революции. Посреди зеленел очередной заросший сверх меры бульвар. По ту сторону торчали ветхие магазинчики с проваленными крышами, за ними возвышалась на гранитном постаменте огромная круглая блямба. Памятник заплесневел и разглядеть на поверхности круга хитро прищурившегося Хо Ши Мина было теперь весьма проблематично. — Давайте на ту сторону, — скомандовал Борис. Хоть слово сказал и на том спасибо. Я направился к переходу, над которым, кренясь на проржавевшем столбе, торчала поблекшая литера «М». — Куда? — окликнул Борис. — На метро решил покататься? — Туда, — кивнул я. — Хоть здесь по кустам лазать не придется. Переход есть. — Тебе больше нравится плавать, чем по кустам гулять? — Почему плавать? — Потому что, если в земле выкопать ямку, ее обычно заливает грунтовой водой. Руководствуясь этим принципом, человечество давным-давно изобрело колодцы, — голос Бориса был тошнотворно язвительным. — Причем здесь?.. Там не колодец. — Фантастики начитался? — презрительно фыркнул Борис. — Ну-ну. Он был прав, я нет. Не подумал сразу, а когда подумал, было поздно… Но в тот момент мне очень захотелось его умыть. Спуститься под землю и доказать, что он не прав. Я упрямо зашагал к лестнице. Вопреки прогнозам Бориса, плыть не пришлось. Воды в переходе было не выше щиколотки, а заходить в стеклянные двери с надписью «выхода нет» и смутными силуэтами на полу, ой как не хотелось. Да и незачем. По сути, Борзый был прав. Грунтовые воды никто не отменял, зато, пока люди спали, вырубило электростанции. Кончилось электричество — отключились насосы. Сдохли насосы — и вода в считанные дни беспрепятственно разлилась по подземке имени вождя мирового пролетариата, превратив метро в аквариум. Под ногами хлюпало. Сзади чертыхался Серый, жалея, что поперся за мной. Борис ждал нас наверху с едкой ухмылкой. — Сплавали? — Не так страшен черт, как его Малевич намалевал, — проворчал Серый. — Ноги промокли. — Ничего, на теле быстро сохнет. А могли бы со мной поверху. Упрямство — достоинство ослов. — Иди ты, — буркнул я. Борис злил. Каждым словом, каждым жестом, каждой ухмылкой. Наверное, я от него просто устал. Но он раздражал меня теперь все время, когда был неправ. А когда оказывался прав — бесил особенно. Не потому ли, что его мелкая бытовая правота никак не компенсировала неправоту моральную? Ведь не может же человек, совершивший смертный грех, отмолить себе прощение, поставив дюжину свечек… Борис не ответил. |
