|
Голод я почти не утолил, только аппетит разыгрался. Но продолжения трапезы не получилось. Борис закинул рюкзак на плечи и пошел. Молча, ничего не объясняя, никого не спрашивая, будто все должны были понимать его без слов. Самоуверенность сродни наглости. Но и я, и Серый, не сказав ни слова, подхватили пожитки и двинули следом. — Арбат не с той стороны, — хмуро заметил я, когда мы прошли по улице имени младшего брата вождя мирового пролетариата метров триста. — Не топчи клумбы, — отозвался Борис, не оборачиваясь. — Ты видел, куда этот с сухарями пошел? — В кусты. — А я видел, — проигнорировал мои слова Борис. — Он по кустам в сторону прошуршал, ветками потрещал, а потом тихой сапой по той стороне обратно вернулся. И вперед по Ленинскому. — Думаешь, у него там друзья? — поинтересовался Серый. — А ты думаешь, ты один такой «втроем»? — парировал Борис. — Может, друзья, а может, и нет. Но рисковать не будем. Обойдем немного. И лучше не злите. Серый благоразумно поотстал и затянул фальшиво: «Ходы кривые роет подземный умный крот, нормальные герои всегда идут в обход». Впрочем, дальше этой фразы он петь не отважился, поравнялся со мной и зашагал плечо в плечо. Я молчал. Говорить не хотелось. Внутри боролись злость и усталость. Хотелось лечь, закрыть глаза и проснуться тридцать лет назад. — Серьезный у тебя брат, — тихо, чтобы слышал только я, заговорил Серый. — Разный, — хотелось сказать грубее, но я постарался быть объективным. — Наглец и самодур. Сергеев несогласно мотнул головой. — Он лидер. Я тебе скажу: главное в политике — найти крепкую руку и хорошо при ней устроиться. — А я думал, главное в политике — самому стать крепкой рукой. — Ерунда, — безапелляционно отрубил Серый. — Так может рассуждать только дурак или романтик. Ты вот при всем желании лидером не станешь. А ему и становиться не надо. Он уже лидер. Потому он о том, как стать крепкой рукой, не думает. Он ей становится. А ты слишком идеализируешь все. И других под свои идеалы подогнать пытаешься. Только понять не хочешь, что, если все станут также наивно на жизнь смотреть, получится толпа растерянных идеалистов. А без лидера никуда. Без паровоза состав с места не сдвинется. Я слушал его. Сперва хотел поспорить, затем передумал. Сергеев говорил неожиданно серьезно и, кажется, искренне. В этом теперешнем Сером не было ни вороватости, ни дури, ни раздолбайства. Куда чего девалось? — А ты? — спросил я. — А я не дурак и не романтик. Я знаю свои возможности, а потому предпочитаю место при лидере. Так удобнее, спокойнее и ответственности, если что, сильно меньше. За деревьями темнел облезлый силуэт музея Дарвина. Серый кинул на него мечтательный взгляд, словно его с этим зданием связывало что-то большее, чем воспоминание об экспозиции каюты на «Бигле», и уставился себе под ноги. Борис шагал впереди, не оглядывался. Будто находился в другой реальности, в которой нам не было места. Или только мне? Ощущение разрастающейся трещины между нами крепло. Надо было сделать шаг. Пока еще возможно. Ведь прыгал же между нашими реальностями Серый. Шустро прыгал. Может быть, он и появился возле палатки сегодня утром лишь для того, чтобы научить меня как перебраться на ту сторону? На ту сторону чего? Понимания? Жизни? — Как думаешь, он может убить? — спросил я. — Он способен на поступок, — уверенно отозвался Серый. Это было сказано так просто, что мне снова сделалось не по себе. — То есть он, по-твоему, мог убить за сухарики? — Не за сухарики, — покачал головой Серый. — Ты все-таки дурак. Но я тебя полюбил, я тебя научу. Ты думаешь, там все из-за сухариков случилось? Сухарики — ерунда. |
