С звездами дальними сияет,

         Лучом в пещеру ударяет;

         И беспокойная волна,

         Ночной прохладою полна,

         Утес, белея, обнимает.

         Я помню – в этот самый час

         Обыкновенно нежный глас,

         Сопровождаемый игрою,

         Звучал, теряясь за горою:

         Он из пещеры выходил.

         Какой же демон эти звуки

         Волшебной властью усыпил?..

         Почти без чувств, без дум, без сил,

         Лежит на ложе смертной муки

         Младая Ада. Ветерок

         Не освежит ее ланиты,

         И томный взор, полуоткрытый,

         Напрасно смотрит на восток,

         И утра ждет она напрасно:

         Ей не видать зари прекрасной,

         Она до утра будет там,

         Где солнца уж не нужно нам.

         У изголовья, пораженный

         Боязнью тайной, Зораим

         Стоит – коленопреклоненный,

         Тоской отчаянья томим.

         В руке изгнанника белеет

         Девицы хладная рука,

         И жизни жар ее не греет.

         «Но смерть, – он мыслит, – не близка!

         Рука – не жизнь; болезнь простая –

         Всё не кончина роковая!»

         Так иногда надежды свет

         Являет то, чего уж нет;

         И нам хотя не остается

         Для утешенья ничего,

         Она над сердцем всё смеется,

         Не исчезая из него.

         В то время смерти ангел нежный

         Летел чрез южный небосклон;

         Вдруг слышит ропот он мятежный,

         И плач любви – и слабый стон,

         И, быстрый как полет мгновенья,

         К пещере подлетает он.

         Тоску последнего мученья

         Дух смерти усладить хотел,

         И на устах покорной Ады

         Свой поцелуй напечатлел:

         Он дать не мог другой отрады!

         Или, быть может, Зораим

         Еще замечен не был им…

         Но скоро при огне лампады

         Недвижный, мутный встретив взор,

         Он в нем прочел себе укор;

         И ангел смерти сожаленье

         В душе почувствовал святой.