Тоску последнего мученья

         Дух смерти усладить хотел,

         И на устах покорной Ады

         Свой поцелуй напечатлел:

         Он дать не мог другой отрады!

         Или, быть может, Зораим

         Еще замечен не был им…

         Но скоро при огне лампады

         Недвижный, мутный встретив взор,

         Он в нем прочел себе укор;

         И ангел смерти сожаленье

         В душе почувствовал святой.

         Скажу ли? – даже в преступленье

         Он обвинял себя порой.

         Он отнял всё у Зораима:

         Одна была лишь им любима,

         Его любовь была сильней

         Всех дум и всех других страстей.

         И он не плакал, – но понятно

         По цвету бледному чела,

         Что мука смерть превозмогла,

         Хоть потерял он невозвратно.

         И ангел знал, – и как не знать?

         Что безнадежности печать

         В спокойном холоде молчанья,

         Что легче плакать, чем страдать

         Без всяких признаков страданья.

         И ангел мыслью поражен

         Достойною небес: желает

         Вознаградить страдальца он.

         Ужель создатель запрещает

         Несчастных утешать людей?

         И девы труп он оживляет

         Душою ангельской своей.

         И, чудо! кровь в груди остылой

         Опять волнуется, кипит;

         И взор, волшебной полон силой,

         В тени ресниц ее горит.

         Так ангел смерти съединился

         Со всем, чем только жизнь мила;

         Но ум границам подчинился,

         И власть – не та уж, как была,

         И только в памяти туманной

         Хранит он думы прежних лет;

         Их появленье Аде странно,

         Как ночью метеора свет,

         И ей смешна ее беспечность

         И ей грядущее темно,

         И чувства, вечные как вечность,

         Соединились все в одно.