-  Алексей Григорьевич, - торопливо представился я.

    -  Вы Алексей Григорьевич от Алексеева?

    -  Алексеева? - повторил я за ним. - Какого Алексеева?

    -  Константина Сергеевича, - удивленно сказал Живой классик.

    -  А, Станиславского, - по имени-отчеству вспомнил я псевдоним великого режиссера, - нет, я сам по себе. Я, собственно…

    -  Понятно, - скрывая иронию, проговорил он, - вы учитель или земский врач. Пришли выразить признательность и посмотреть на коллегу? Извольте. На меня в Крыму смотреть приходят целыми гимназическими классами…

    -  Слышал, - сказал я, - поэтому обещаю не называть вас «певцом сумеречных настроений», не курить сигар и не учить вас писать книги.

    Чехов улыбнулся и впервые посмотрел внимательно. Потом надел пенсне и сделался совсем похож на хрестоматийного Антона Павловича.

    -  Думаете, получится?

    -  Постараюсь, - пообещал я.

    В Чехове было что-то такое, от чего волнение улеглось, и говорил я с ним без внутренней дрожи, даже слегка развязно. Вернее будет сказать - раскованно.

    -  А почему вы вспомнили про сигары?

    -  Читал, как вас окуривал какой-то беспардонный гость, - ляпнул я, забыв о способности писателей помнить и подмечать мелочи.

    Чехов теперь уже сквозь пенсне внимательно посмотрел на меня и задумчиво пожевал нижнюю губу:

    -  Странно, что вам известен этот эпизод, не вспомните, от кого?

    -  Кажется от Бунина.

    -  Вы знакомы с Иваном Алексеевичем? - оживился Чехов.

    -  Весьма поверхностно, - сознался я, - вас я знаю лучше.

    Говоря о знакомстве, я имел в виду творчество, но писатель этого не знал и удивился.

    -  Разве мы встречались?

    -  Нет, лично не встречались. Просто я много читал о вас и неплохо знаю вашу биографию.

    -  Серьезно? Тогда вы в более выигрышном положении, чем я. К сожалению, я такими знаниями похвастаться не могу. И что же вы обо мне знаете?

    Темнить и дурить этого необыкновенного человека мне не хотелось, как и пугать его своим нестандартным появлением в его жизни.

    Я попытался отговориться:

    -  Знаю, как вы в Таганроге сушили испитой чай и подмешивали в свежий. О том, что все в человеке должно быть прекрасно: и душа, и мысли, и одежда. Знаю о вашей врачебной практике, как вы в Серпуховском уезде боролись с холерой… Простите, Антон Павлович, но я действительно много о вас знаю.

    -  Позвольте узнать, откуда? - то ли смутился, то ли удивился он. - Вы, случайно, не тайный агент?

    -  Агент? Нет, я только ваш читатель.

    -  Но я о таких вещах никогда не писал.

    -  Писали, - не согласился я. - В письмах.

    -  Вы читали мои письма? - пораженно спросил он. - А что это за фраза о том, что все в человеке должно быть прекрасно?

    -  Это, если не изменяет память, из вашего письма Михаилу Павловичу.

    -  Мише? Странно, я не помню.

    -  Это письмо входит во все сборники ваших писем, а выражение сделалось крылатым.

    -  Как? Кто-то посмел без разрешения издать мои письма?

    -  Что здесь такого, письма классиков входят во все их полные собрания сочинений.