Вскоре в камеру заглянул надзиратель:

    -  Ужин заказывать будете?

    Обращался он только ко мне, нового заключенного проигнорировал. Я дал ему деньги.

    Перед раздачей еды Николаева увели на допрос, потому ел я в одиночестве. Кухмистерская кормила нежнейшими немецкими сосисками с тушеной капустой - вкусно, добротно и качественно. Когда угрюмый надзиратель уносил грязную посуду, я дал ему пятерку за услугу. Деньги он принял с поклоном и, уже выходя из камеры, задержался и кивнул на пустую койку Николаева:

    -  Вы, господин студент, с ентим-то поосторожней будь. Он душегуб первостатейный. Страсть сколько христианских душ погубил. Ему терять нечего, а человека зарезать - тьфу.

    -  Спасибо, что предупредил, - растерянно поблагодарил я.

    -  То-то, - мрачно добавил надзиратель. - Ухо держи востро!

    У меня от неожиданного сообщения на лбу выступила испарина.

    Было похоже на то, что здесь разыгрывается не водевиль, как я думал, а драма. Николаев перестал казаться бездарным, неумелым статистом в жандармской игре.

    Вполне возможно, что его-то как раз и назначили на главную роль. Пока он не вернулся с допроса, я прикрепил свой стилет на руку. Под широким рукавом арестантской куртки заметить его было невозможно.

    Как всегда бывает, стоит возникнуть подозрению, всякое лыко попадает в строку - только Николаев вошел в камеру, я заметил, что губы его лоснятся и выражение лица довольное и сытое.

    -  Приятного аппетита, - пожелал я ему, отменяя объявленный бойкот.

    -  Благодарствуйте, - поклонился он, видимо, довольный, что я заговорил с ним первым.

    -  Чем кормили?

    -  Так как всегда, - начал, было, он, потом понял, что с вопросом что-то не так, и кончил присказкой. - Щи да каша, пища наша.

    Говорить мне с ним было, собственно, не о чем. Да и Николаев больше не проявлял интереса к общению: лег на свою койку и повернулся лицом к стене. Я последовал его примеру. Предупрежден - значит, вооружен, но чего ждать от странного соседа и, главное, когда, я не знал. Мне предстояла бессонная ночь. Если Николаева посадили в камеру по мою душу, напасть он мог уже сегодняшней ночью.

    Я лежал, вспоминая события, последовавшие после ареста: попытку избиения в тюремной карете, сегодняшний дурацкий допрос и не мог понять, кому я так не угодил, чтобы ко мне подослать убийцу. Все это было странно и нелогично, кроме, пожалуй, самого задержания. Хотя и оно казалось совершенно нелепым. Почему из всех членов кружка арестовали только меня, случайного человека на сходке, а не того же студента Костю, который меня туда привел и с которым мы расстались непосредственно перед самим задержанием?

    Почему жандармы, которые от кого-то узнали мою вымышленную фамилию (возможно, от того же Кости), не проверили ни мои документы, ни ее подлинность. Они даже не удосужились навести обо мне справки в Московском университете. Мне вменяли в вину участие в незаконном сборище, но про саму студенческую сходку даже не спросили.

    Единственная логически состоятельная версия, которая пришла мне в голову, была самая неутешительная - жандармы знали, кто я на самом деле, ну, хотя бы в первом приближении - как знакомого Поспелова, участника разборки в доме генеральши Кузовлевой, но подставляли под нож душегуба, как неизвестного человека с фальшивыми документами. Но это было только предположение, хотя и не лишенное основания. Мне осталось лежать на тюремной койке и ждать развития событий. Здесь, в камере, узнать хоть что-нибудь можно было только от Николаева.