Мне стало обидно от такого уничижительного отношения к эпохе технического прогресса, и я привел пришедший в эту минуту в голову аргумент:

    -  Зато стало больше средних людей, не гениев, а хорошо грамотных, способных учиться и учить. К тому же золотой девятнадцатый век развился на бесчеловечной эксплуатации крестьян. Почему наши гении появлялись только в дворянской среде? - и сам же ответил. - Они, в основном, были обеспеченными людьми, которые могли себе позволить развивать свои таланты, а не биться за кусок хлеба.

    -  А в ваше время все без исключения бьются, как вы изволили выразиться, за кусок хлеба?

    -  Нет, - признался я, - мои знакомые в основном бьются за более дорогую машину. Машины - такие самодвижущиеся кареты, - пояснил я. - А если говорить серьезно, то почему не появляются новые Толстые, я не знаю. Скорее всего, они просто никому не нужны. Среднему человеку нужно то, что попроще.

    -  Да, - грустно сказал Илья Ильич, - это характерно не только для вашей эпохи. - Так вы говорили, что Шерлок Холмс у вас тоже популярен.

    -  Не то слово. И не он один, а весь жанр произведений о преступлениях. Сыщики и воры, как мне иногда кажется, у нас самые популярные профессии.

    -  Ну, я не совсем сыщик, я больше философ преступлений. Меня интересуют их истоки и, как следствие, иногда удается найти виновных.

    -  Тогда, получается, большая удача то, что я к вам попал.

    -  Я думаю, что Шура, отправляя вас ко мне, на эти мои способности и рассчитывал.

    -  Мне он ничего о ваших талантах не сказал…

    -  Это на него похоже, - подытожил разговор Илья Ильич. - Однако, давайте вернемся к нашим дамам а то они, вероятно, уже скучают без мужского общества.

    -  Еще одну минуту, - остановил я хозяина. - Как вы думаете, что же мне делать дальше?

    -  Одно. Ждать. Если ничего плохого не случится, то и слава богу, а случится, тогда и будем думать.

    На этой оптимистической ноте мы прервали разговор и отправились в гостиную, где нас никто не ждал. Женщины вовсю веселились, вполне обходясь и без нашего общества.

    -  Ой, не могу, уморила! - отмахивалась от Анны Ивановны Таня, когда мы вошли, она посмотрела на меня и снова захохотала.

    -  Над чем смеетесь? - поинтересовался Илья Ильич, тоже невольно улыбаясь, но ответа не услышал. Из сеней раздалось треньканье дверного звонка.

    -  Аннушка, тебя не затруднить открыть дверь, - попросил он, предварительно посмотрев на часы. И пояснил. - У меня назначена конфиденциальная встреча.

    Я понял намек и, поблагодарив за завтрак, увел все еще смеющуюся Таню к нам наверх.

    -  Что ты все смеешься? - спросил я, когда мы поднялись к себе.

    -  Ой, просто не могу! Я сказала Анне Ивановне, что мы с тобой пока не венчаны, так она меня учить начала. Говорит, ты, пока не обвенчаетесь, ему, то есть тебе, не давай. Ну, ты понял, что не давать? А как женится, так пусть хоть ложкой хлебает! Я как представила, что ты у меня там ложкой… Ой, мамочки, не могу!

    Меня такой первобытный юмор не очень рассмешил, но образ понравился, и я, не дожидаясь венчания, потащил смеющуюся девушку в постель.

    -  А вдруг кто-нибудь войдет, - встревожилась она, когда тревожиться было, собственно, поздно. После чего разговор принял односторонний характер.

    -  Мне стыдно при свете, - шептала она, - давай занавесим окно, ну, зачем ты так быстро, поцелуй меня! Еще, еще! Мамочка, мамочка, ма-моч-ка!

    Потом мы лежали, тесно прижавшись, и разговаривали на самую интересную тему, сформулированную еще когда-то А.