— Король производит тебя, Милона и меня в полковники, так как титул мушкетеров королевы теперь уже не имеет значения.

На лице маркиза сверкнула радость.

— Это будет последним отличием в моей жизни, — сказал он, — но оно меня все-таки радует.

— Ты хочешь подать в отставку?

— Еще ничего не решил.

— Ну, да все будет зависеть от исхода болезни. Будем надеяться на хорошее. Когда я вернусь, все будет решено. Первый раз я уезжаю по делам без тебя и Милона.

— Он еще не вернулся. А слышал ты о предсмертном признании и духовном завещании герцога д'Эпернона?

— Нет, а что?

— Ты ведь помнишь молодую помощницу смотрителя серебряных кладовых, на которой Милон хотел жениться?

— Жозефина, хорошенькая и милая девушка.

— Теперь она, кроме того, наследница имений и богатства герцога д'Эпернона.

— Как, Жозефина? Не может быть?

— Она незаконная дочь герцога. Его перед смертью стали мучить угрызения совести.

— И он сделал ее своей наследницей, признал своей дочерью? — спросил Этьенн.

— Да, с соблюдением всех формальностей, в присутствии нотариуса, и король, говорят, утвердил его желание, — ответил маркиз.

— Но как же ты узнал об этом.

— Ренарда сказала, а ей передал фруктовщик Калебассе. Они плакали от счастья, радовались за девушку и так горячо обнимались, что я уже подумал, не будет ли и тут свадьбы.

— Милон знает?

— Не думаю, как ему там узнать об этом?

— Господи, вот сюрприз-то ему!

— Да, он хотел жениться на бедной помощнице смотрителя, Жозефине, а теперь найдет Жозефину в герцогской короне.

— Ну как, она освоилась со своим новым положением?

— Переход от бедности к богатству и счастью нетруден, милый друг, — ответил маркиз, — вот когда случается наоборот — это намного тяжелее.

— Ты прав. Да, но я спешу, мне необходимо сегодня же вечером отправиться в путь. Дай бог, чтобы выздоровела твоя бедная больная.

Этьенн пожал приятелю руку и ушел.

Ночью Этьенн уже был в дороге.

Обгоним его и посмотрим, отчего вспыхнуло восстание, которое король поручил виконту усмирить.

Сен-Марс из усердия к своим обязанностям, а отчасти по вине самого Луи, должен был прибегнуть к мере, которая, хоть и прекращала всякие сношения между ним и остальным миром, но не могла все-таки настолько отделить его от людей, чтобы кто-нибудь не видел его изредка.

Для этого Сен-Марсу нужно было бы самому сделаться тюремщиком и жить с ним в каком-нибудь еще более уединенном месте.

Он сделал Луи маску из листового железа, поднимавшуюся, как забрало. Молодой человек никогда не должен был снимать ее, даже ночью, говорилось в инструкции.

Но понимая бесчеловечность подобного распоряжения, Сен-Марс позволял ему на ночь поднимать забрало.

Он запер Луи в самую отдаленную комнату губернаторского дома и сначала сам приносил пищу, а потом поручил делать это одному глухому лакею.

Но, несмотря на все меры, принятые Сен-Марсом для удаления своего арестанта от остальных людей, слухи о нем все-таки дошли до жителей острова.

Каким образом это случилось — Сен-Марс решительно не мог понять, но только один раз он вдруг услышал, что народ ропщет, говорит о Железной маске и громко требует освобождения невиновного.

Сначала губернатор не придавал этому значения, но вскоре беспокойство в народе усилилось и стало угрожающим.

Стали съезжаться рыбаки, лодочники, крестьяне и рабочие с материка, большие толпы народа собирались перед губернаторским домом и грозно требовали освобождения заключенного мученика.