|
Вот он, выход из лабиринта, в который сами себя загнали. Он был здесь всегда и не только здесь. Надо было лишь захотеть выйти. А они… Просто глупо лезли туда, где им нечего было делать. Где их не ждали. Где им не место. Лезли, выбрав себе жизненно важной целью то, что оказалось вовсе не нужным. У блокпоста возникло движение. Кто-то там, должно быть, уже держал их на мушке. Шаг. Шаг. Еще… Тимур остановился. Ворожцов сделал то же самое шагом позже. На дорогу вышли двое парней в военной форме. Молодые. Один держал наизготовку автомат Калашникова. Напряженный, готовый нажать на спуск в любое мгновение. Второй опустил оружие стволом в землю и только смотрел на них. Что-то знакомое почудилось Ворожцову в этом взгляде. — Эй вы! А ну-ка стоять! — приказал первый, хотя они и без того не двигались. — Грабли на затылок. Второй только улыбнулся криво, уголком рта. И было в этой корявой улыбке одновременно столько понимания, грусти, боли, что Ворожцов вздрогнул, словно его ударило током. Он вспомнил, где и когда видел этого парня: три дня назад, когда они выпрыгивали из грузовиков. Военный заметил их, но не поднял тревогу. Лишь криво улыбнулся уголком рта. Так же, как и теперь. Почти так же. Чего-то не хватало. — Грабли на затылок! — рявкнул первый. — Ну! Не стреляйте, хотел крикнуть Ворожцов. Мы ведь только дети. Но голос неожиданно отказал, а в голову острым раскаленным шилом воткнулась пугающая своей простотой и непоправимостью мысль. Он с ужасом осознал: они получили то, за чем шли. Вернее, потеряли что-то, потеряли без шансов найти, попросить обратно. Пустота внутри, так до конца и не заполнившаяся болью, будто взорвалась. Снова захотелось кричать. Но не военным, а кому-то выше. Кричать, умолять вернуть пропажу. Вот только возврат был невозможен. Детство кончилось. Навсегда. Ворожцов медленно поднял руки, положил ладони на затылок и закрыл глаза. |
