|
- Нет, это невозможно, - повторила она, резко подымаясь, - это значило бы, что все порывы людей к благу разбиваются о произвол королей... - Вы говорите, как античный трибун, - заметила с иронией госпожа де Модрибур. - А вы как ханжа из Общества Святого причастия, - бросила ей Анжелика, направляясь к двери. Герцогиня стремительно настигла ее. - О, простите меня, дорогая, обожаемая, - молила она прерывающимся голосом, - не знаю, что со мною сталось, я вела разговор с вами в таком тоне.., с вами, с той, кто олицетворяет милосердие. Простите меня! Вы сокрушаете во мне какую-то твердыню, которая помогала мне жить, и потому временами.., я начинаю вас ненавидеть! И завидовать вам... В вас столько жизни, вы такая настоящая! Ах, как мне хочется, чтобы вы оказались не правы... И все-таки, боюсь, вы будете правы. Но простите меня... Здесь вдруг обнаружились моя слабость и ненадежность, и это мучает меня... Она вцепилась в плечи Анжелики, стремясь удержать ее, а глаза ее пытались поймать взгляд графини. Ее золотые зрачки вспыхнули невыразимой радостью, когда, подобные разбушевавшемуся, яростному морю, зеленые, потемневшие глаза Анжелики встретились наконец с ее взглядом. - Услышьте же мое раскаяние, - прошептала она. - Простите меня... Я.., я немного похожа на вас, я привыкла, чтобы мне повиновались или же чтобы меня понимали.., по крайней мере, чтобы меня выслушивали. Я знаю, что мне нужно бороться с моей гордыней, но я не хочу, чтобы между нами стояла хоть какая-то тень, несмотря на все различия между нами... Не знаю, каким загадочным образом вы обрели над моим сердцем огромную власть, а оно не так просто уступает чьим-то чарам... Казалось, из глубины прекрасных глаз герцогини звало на помощь напуганное существо. От этого впечатления, промелькнувшего в сознании Анжелики, ее раздражение улетучилось. Она не могла сердиться на Амбруазину де Модрибур за то, что ее жизненные правила списаны с упрощенных религиозных предписаний, вдолбленных ей с самого детства: все, что не с Богом и не с его Церковью, то против Бога. Однако она догадывалась: научные познания герцогини, столь редкие для женщины того времени, позволяли надеяться, что Амбруазина сможет прийти к более широкому пониманию жизни. Герцогиня обняла Анжелику, пылко сжала ее руки. - Пожалуйста, давайте помиримся. И давайте отныне постараемся излагать друг другу наши точки зрения, не ссорясь и не теряя терпения. По-моему, мы обе чуть что “кипятимся”, как и все французы вообще и выходцы из Пуату в частности, не правда ли?.. Ее улыбка взывала о сочувствии. Амбруазина была почти одного роста с Анжеликой, но из-за своей хрупкости (которая столь бросалась в глаза, что временами приходилось даже опасаться, как бы герцогиня не потеряла сознание) она выглядела невысокой. В минуты подобной слабости герцогиня излучала какое-то особое обаяние, и Анжелика решила, что сейчас было бы неуместно упорствовать. - Хорошо, - сказала она, улыбнувшись в ответ, - я признаю, что, обсуждая Нантский эдикт, мы слишком увлеклись, споря вокруг этой жгучей темы; к тому же, в конечном счете, она нас более не касается. Ведь мы обе - и вы, и я - живем отныне в Америке. - Да, и это принуждает обратиться и к другим жизненным укладам, быть может, исповедовать не столь строгие принципы. Я попробую! Они вновь сели, и госпожа де Модрибур поинтересовалась подробностями намечающихся браков. Анжелика постаралась, ничего не преувеличивая, описать положение Голдсборо и связанных с ним поселений в том деликатном “дуэте”, который Новая Франция и Новая Англия исполняли в северной части американского континента. |
