В спину им донеслось довольное похохатывание.

— Полный отстой, — процедила Ирина, едва шагнув в лифт.

Андрей лишь сумрачно кивнул. В этом они сошлись. Но что оставалось делать? Кроме Жуковича, никто другой восстановить реестр не сумел бы.

5

Рублев тихонько зашел в обшитый мореной доской кабинет директора фабрики «Юный коммунар». Не сразу разглядел затерявшуюся за огромным столом Манану Юзефовну Осипян. В ярком желтом блузоне она напомнила Рублеву махонькую канарейку, забившуюся в угол огромной клетки. Впрочем это была вполне бойкая канарейка. Покусывая неизменный мундштук, она неприязненно вслушивалась в монотонный мужской голос из селектора. Посторонний звук в кабинете насторожил ее, и она приподняла замыленные усталостью глаза. Но, кажется, Рублева не заметила. Невидящий взгляд ее скользнул вдоль стен, затем, не меняя выражения, сквозь вошедшего и, описав круг, остановился на чем-то, лежащем на столе. Увиденное волшебным образом смыло с нее усталое безразличие и вернуло взгляду знакомую задиристость.

— Ты, вот что, не увиливай! — с кавказским акцентом перебила она бубнящего абонента. — Передо мной график и будь добр — соблюди!.. И нытьё оставь! Выполни сначала. Мужчина ты или как? Завтра жду в одиннадцать с рапортом о выполнении. А вот к нему уже можешь смело присовокупить докладную на снабженцев. Право ныть, его тоже заслужить надо. Будь!

Азартно бросила трубку. Прищурилась, кажется, только теперь заметив гостя.

— Всегда, как разволнуюсь, так — акцент просыпается, — пожаловалась она, перейдя, к слову, на безупречный русский. — И откуда? Из своих сорока четырех лет…

— Быть не может!

— Оставьте это! Все мои анкетные данные знаете, — Осипян вытряхнула из мундштука окурок, продула, ввернула новую сигарету и с аппетитом затянулась. — Так вот тридцать из них в России прожила. И ведь все равно — то и дело выскакивает откуда-то без спросу кавказский говорок. Как кашель.

Она в самом деле зашлась сухим кашлем хронической курильщицы.

— Вам бы курить поменьше, — осторожно посоветовал Рублев.

— Увы! Теперь точно — поменьше осталось. Жизнь потихоньку-потихоньку к закату наклонилась, — она хмыкнула. — Так что, показали вам наше хозяйство? Побывали, так сказать, в горниле?

— Да. Спасибо. И в музей ваш знаменитый сводили. Могучее впечатление. Настолько все отлажено. — То-то что отлажено. А цену этой отлаженности понимаете? Годами синхронизировали. А вот разломать — в минуту можно.

— Требуется наша помощь?

— Не приведи Господь! — шумно испугалась Осипян. — Здесь мы и без вас расстараемся. Вы нам только не мешайте! Христом прошу. Все, что от вас требуется, — тылы мне гарантировать, пока я работаю. Чтоб знала, что сзади, с черного хода, никто не подберется. А вместо этого сами норовите нож в спину воткнуть. Понимаете о чем я, любезный Иван Васильевич?

Любезности в ее густом голосе как раз не чувствовалось. — Хорошенького Вы о нас мнения, — Рублев натянуто улыбнулся.

— Как раз такого, какого заслуживаете.

— Манана Юзефовна! Что-то вы совсем, погляжу, не в духе, — несмотря на потуги Рублева перевести разговор в легкое, шутливое русло, тон кондитерши становился все более неприязнен. — Я, конечно, понимаю, бывают дни особых дамских настроений. Но все-таки… — Дни дамских настроений закончились еще неделю назад, — во взгляде Осипян мелькнул проблеск лукавства. Ей неожиданно понравилось, что безукоризненно вежливый председатель банковского совета вышел из себя.