– Нет, Антек, не расстреляют. Я не позволю.

* * *

Консьержа в подъезде отменили именем советской власти, и Антек беспрепятственно взбежал на третий этаж. Звонить следовало два раза, что он сделал. Оставалось надеяться, что сюда НКВД еще не успело.

– А а, это вы? Заходите!

По украински и не уточняя, кто именно «вы». Конспирация! И только когда дверь захлопнулась, пан поручник Анджей Сверчевский протянул руку:

– Рад тебя видеть, улан! Кофе или чай?

Прошлое возвращалось, то обрывками, то отдельными образами, то далекими голосами. Сверчевского он узнал сразу, как только встретились. Пан поручник бежал из большевистского концлагеря, вернулся злой, словно карпатский чугайстер и тут же вступил в недавно созданную Армию Кресовую. Теперь он там на немалых должностях, но каких именно, не говорит. Опять таки, конспирация.

Случайная встреча очень помогла делу. Недоверчивые поляки относились к ОУН с немалым подозрением, но связному Джуре доверяли после того, как пан поручник рассказал, как и где они впервые встретились. Странное дело, но стоило Сверчевскому назвать его уланом, память словно проснулась. Антин Немоловский снова стал Земоловским, лишь конец истории все еще оставался в тумане. А еще имя. Мара, Марта Ксавье, Иволга. И вот теперь девушка приходит к нему во снах.

* * *

Чай пили настоящий, цейлонский, какой в нынешнем Львове и не найти, разве что на черном рынке. В магазинах продавали «Грузинский второй сорт», ставший сразу предметом многочисленных шуток. Приезжие с Востока на недоуменные вопросы поясняли, что грузинский еще ничего, а вот морковный…

– Командование хочет предложить вашим создать единое руководство, – сообщил поручник. – В штаб Армии Кресовой включат представителя ОУН, и заместитель командующего тоже от вас.

Антек пожал плечами. Такое и обсуждать не имеет смысла. Сверчевский понял и тяжело вздохнул.

– Но почему? Вы украинцы, понимаю. Так и у меня бабушка украинка, а дед вообще из мазуров. Но Польша все равно наша общая Родина, земля предков, зачем ее делить?

Еще недавно связной Джура не знал бы, как на такое ответить. Но теперь поднаторел.

– Университет нам во Львове разрешите? Церкви, что забрали, вернете?

Поручник схватился за голову.

– Антон! Ну, мы же не виноваты, что в правительстве и сейме сидят идиоты! Какой же нормальный человек будет против?

Теперь уже настала очередь вздыхать Немоловскому. Такие уж они, поляки, если один на один, почти с каждым договориться можно. Но если уже двое, то сразу: «Не позволям!» И хоть за саблю хватайся!

– Может, наверху найдутся светлые головы, а наше дело солдатское, пан поручник. Провод ОУН предлагает провести несколько совместных операций…

Только о подобном и смогли пока договориться: врозь идти, вместе бить. Лучше так, чем резать друг друга большевикам на радость. Тадеуш Костюшко, никакой, кстати, не поляк, а белорус, правильно сказал: «Za naszą i waszą wolność!»

За нашу и вашу свободу!

* * *

Темно красный, словно налитый кровью, солнечный диск коснулся верхушек деревьев на краю поляны. Сразу же потемнело, подул холодный ветер…

– Кажется, пора, – Мара прижалась к его плечу, закрыла глаза. – Прощай, Антек малыш. Сейчас я уйду, а ты вернешься и сможешь, наконец, все вспомнить. Не грусти, мы обязательно встретимся. Ты уходишь с войны на войну, тебе будет трудно без ангела хранителя. Я стану твоим ангелом, малыш!

Слова утонули в сером тумане. Далеко за лесом еле слышно заиграл духовой оркестр.