Иоганн Вайс по сторонам не смотрел. Его не встретят, некому. Те, которых он оставил в берлинском подземелье, давно мертвы. Надо идти на остановку автобуса, денег хватит как раз на билет до Берлина. Все, что удалось скопить в гараже, ушло на костюм и пальто. Надеть то, в чем его взяли, не решился бы последний нищий.

Ничего, на свободе можно и поголодать!

Он сделал несколько шагов в сторону близкого шоссе, когда услыхал негромкое.

– Ну, здравствуй. Мэкки нож!

Обернулся, не поверив своим глазам, но все таки ответил:

– И вам не болеть пани подпоручник!

– Поручник, – поправила она, подходя ближе. – Знаешь, комиссарчик, когда я тебя в тот раз увидела, настолько разозлилась, что даже в больнице говорила только по немецки.

Сжала губы и выдохнула тихо тихо:

– Спасибо!

Вспомнились горящие самолеты в Логойске, веревки на запястьях, сигаретный дым в лицо.

Крик не слышен, плач излишен,

Пуля в спину – будь здоров.

Фирма «Мэкхит» марку держит.

Больше дела, меньше слов.

Перед тем как открыть дверцу синего «опель кадета», Агнешка Волосевич улыбнулась.

– Нет, я не поменяла место службы. Муж попросил. Есть, говорит, такой камрад Нестор, помочь надо хорошему человеку. Почему бы и нет? Рассказать бы тебе, комиссарчик, как мы с будущим мужем познакомились!

Замполитрука Александр Белов усмехнулся в ответ.

– Тесен мир! Может, когда нибудь и расскажешь.

Холодный осенний ветер зашумел, ударил в лицо. Стая черных птиц кружила над Бухенвальдом.

Рвутся люди выйти в люди,

Кто сорвется, тех не жаль.

Вот правдивое преданье –

Трехгрошовая мораль.

3

Буфетчик налил кофе, взглянул с вопросом.

– Спасибо, – кивнул я. – Остальное попозже.

Чашки здесь примечательные, больше напоминающие кружки, высокие, странной формы с характерным рисунком на боку. И буфетчик приметный, крепкий, годами за тридцать, с неистребимым тропическим загаром. Еще бы военную форму, а не белый халат, получился бы самый настоящий сержант, из тех, что гоняли нас перед отправкой в Никарагуа.

Кофе, конечно, так себе, но не беда. Горячий, и ладно.

– Норби! Я не могу начать переговоры с руководством другой планеты, – сказал мне сегодня ФДР. – Меня не поймут, половина конгрессменов уверена, что земля плоская и стоит на трех китах. Республиканцы, впрочем, предпочитают думать, что это слоны.

Каждому свое. Если верить врачу, у большинства бессонница обостряется летом, в самую жару, которая здесь, в Вашингтоне, действительно невыносима. Я не так счастлив, бессонница настигает меня по ее собственному желанию. Ноябрь на середине, долгие темные ночи, дождь лупит в стекла, как, например, сейчас. Спи моя радость, усни, в Белом доме погасли огни! Так нет же.

– Передайте им, Норби, вот что. Пусть купят, возьмут в аренду да хоть завоюют кусок территории десять на десять акров, назовут его Клеменцией, и я тут же их признаю. Не зря же британцы придумали Тауред! Только не в Антарктиде, там все уже поделено, будет много вопросов.

Виски всегда помогает, при бессоннице тоже, но с этой работой пить я почти бросил.