– Сейчас начнется, сэр!

В голосе лейтенанта легкой тенью скользит обида. Гость должен восхищаться, спрашивать и переспрашивать, хмурить брови, чесать затылок. На этот счет мой гид наверняка получил самые подробные инструкции. Ну и пусть удивляется! Его бдительное командование наверняка решит, что залетный янки подцепил от удивления столбняк.

Взлетное поле опустело, отъехали заправщики, люки закрылись. Впереди гвоздь программы – старт. Я должен сообщить в Вашингтон, что «Поларис» действительно способен летать. Сообщу, но кое что добавлю от себя…

Резкий звук сирены, рев проснувшихся двигателей. Монстр ожил. Сейчас.

Двигатель – не главное. Каким бы чудом ни был «Поларис», он всего один, и заменить его нечем. Порядок бьет класс. Геринг обязательно сообразит, как обойти воздушный заслон. Немцы придумают и построят новые самолеты, разработают тактику, обучат пилотов. И монстр станет бессилен, самолеты с крестами на фюзеляжах прорвутся в британское небо.

А мы будем строить свой «Поларис», но совсем совсем другой. И не один, не два.

Ветер ударил в лицо. Огненные струи вырвались из сопел, обжигая беззащитную землю. Металл дрогнул и начал медленно подниматься над полем.

– Вот оно, сэр! – не выдержал лейтенант. – Потрясающе, правда?

Я кивнул. Да, впечатляет.

4

В больницах всегда особый запах и дух особый. Пусть это даже самая дорогая клиника, престижная, закрытая, куда посторонних не пускают. Все равно с каждым глотком воздуха приходится вдыхать чьи то страдания, боль, смерть. В коридоре чисто, на подоконниках – тропические цветы, на плечах хрустящий свежестью белый халат, а за окном беззаботный июньский полдень. И все равно зябко, все равно скверно на душе.

Антек терпеливо ждал, ни о чем не думая и не вспоминая. Перед глазами – стена в свежей покраске, яркая ковровая дорожка и закрытая белая дверь. Мара там, за дверью. Обещали пустить, только не сказали, когда. «Attendez, monsieur!» Вот он и ждет. Клиника Жоффруа Сент Илер, отделение интенсивной терапии, второй этаж.

В Париж он попал без особого труда, беженской справки вполне хватило. Французы глядели с уважением и сочувствием. «Vous venez de Pologne? Oh!»  Препятствием стали имя и фамилия, попробуй написать по французски «Гжегож Бженческикевич»!  Он и сам то выговаривал с немалым трудом, каждый раз мысленно поминая посольского чиновника. Но до Парижа monsieur Brzhencheskikevich как то добрался, показал таксисту бумажку с заранее написанным адресом, и даже сумел найти в регистратуре даму, понимающую немецкий. «Frau Xavier? Ja Ja!» С врачом пришлось объясняться жестами, но тот сообразил почти сразу – и поглядел странно. Однако не прогнал. Ждите, мсье!

Антек жалел об одном – не успел купить цветы. Но, может, так и лучше, цветы – это праздник, а еще – траур, если их четное число. Не стоит напоминать ни о том, ни о другом.

– Entrez, monsieur!

Вначале он не понял. Затем встал, зачем то застегнул халат.

* * *

– Ты напрасно пришел, Антек малыш. Я ждала – и очень боялась. Лучше бы ты запомнил меня другой.

Худая, обтянутая пергаментной кожей, рука коснулась его запястья. Бывший гимназист с трудом разомкнул губы:

– Я обещал.

Холодные сухие пальцы погладили его по руке.

– Помню. Ты упрямый и сильный. Почему мы не встретились на другой войне, когда я была настоящей?

«Ты и сейчас – настоящая», – хотел сказать Антек, но не смог. Открывая дверь палаты, он боялся увидеть старуху, но у той, что лежала на кровати, не было возраста, как нет его у полуразложившегося трупа, случайно найденного в траншее.