Нет!

Из черных глубин памяти всплыли когда то слышанные слова. Язык чужой, но вполне понятный. А если по польски.

Малую кровь можно унять тряпицей, большую – временем, великую же кровь не унять ничем, течь ей, пока вся не вытечет.

* * *

Кофе допит, за новой чашкой идти лень. Швед, распрощавшись до вечера, убежал по своим таинственным делам, Мара. И ее нет. Пустая столовая, белый искусственный свет, негромкое гудение неведомых механизмов. Чудесная техника, чудесная мощь. И – статистика. Комбатанты, нонкомбатанты.

Уланы, уланы, балованные дети. С саблями на танки – глупость. А подземный удар из за неприступных стен объекта «Плутон 1»? Очень правильное название, в самую точку.

А зачем он, Антек террорист, ехал с чужими документами в Варшаву?

Вновь вспомнились лихие уланы. Хорошо пели хлопцы! Только на войне песни всякие бывают. Когда то он слыхал, и не с патефонной пластинки, не из радиоприемника.

На войне прекрасно, кто Бога упросит,

Воины стреляют, воины стреляют,

Пан Бог пули носит.

Марширует вера, пот кровавый льется,

Раз два – шагай, братцы, раз два – шагай братцы,

Так вот Польша бьется.

Войнушка военка, что в тебе за сила?

Тот, кого полюбишь, тот, кого полюбишь, –

В хладной спит могиле.

Войнушка военка, что ж за госпожа ты? И он тоже хорош, контуженный, почти без памяти, пошел людей убивать. Да, русские – враги!

Но и поляки – враги!

Белый искусственный свет давил на глаза. Антек закрыл лицо ладонями и замер, слыша лишь собственное дыхание. Зачем его откопали? Зачем?

– Встань! – велела Мара.

Как дверь открыла, как подошла, даже не услышал. Но встал и даже пальцы от лица сумел оторвать.

– Накрыло? – девушка смотрела прямо в глаза. – Понял, куда угодил?

Удар пришелся по лицу, открытой ладонью, со всего размаху.

– Плакать будешь потом, Антек малыш. Ночью, под простыней, я тебе платок подарю, чтобы нос вытирать. А сейчас пошли в тир, покажешь, чему тебя учили.

Он понял, хотя и не сразу. Тир – там стреляют. Сам виноват, расхвастался.

Отсюда его не отпустят.

– Пошли!

5

Когда она заснула, я первым делом бросил платок с хлороформом в погасший костерок. Затем извлек из портфеля маленькую бутылочку минеральной воды, купленной в аптеке, открыл и сполоснул руки. Фогель лежала тихо, но губы то и дело беззвучно шевелились.

Одежда! Я нашел ее пиджак и первым делом изъял из внутреннего кармашка маленький, как раз в ее ладонь, пистолет. Кажется, «австриец», дамский, под три патрона. Под обшлагом рукава нащупал что то твердое и, кажется, с острыми краями. Трогать не стал, пусть ее!

Пиджак отряхнул и, забрав свое пальто, уложил на него Мухоловку. Разрезал бечевку на запястьях, сжег в костре. Что еще? Фотографии мне отпечатали в здешней библиотеке, они из какого то театрального журнала. Страшный Джон Талава на самом деле – характерный актер, подвизавшийся на подмостках в Марселе.

Шприцы и глюкозу (настоящую!) было жаль, не люблю выбрасывать полезные вещи. Но делать нечего, пришлось отправить их вместе со всем лишним в обещанный «колодец». Ни к какой подземной реке он не вел, обычная яма метра в полтора.

Пора!

Я оставил у ее ног фонарь, клубок – нить Ариадны – и недопитую бутылку с водой. Нам лучше не встречаться на этой земле, мисс Анна Фогель!

Она в своем деле профессионал, я – нет. А всякую «сыворотку правды» можно если не победить, то обмануть. Ничего то я толком и не узнал! Мухоловка не предавала Соединенные Штаты, но умудрялась работать на три разведки, включая свой опереточный Национальный Комитет и Бюро Кинтанильи.