Вместо нее на прием к графу Парижскому явилась юная особа никак не старше двадцати лет, нагло претендовавшая на то, что она графиня и есть, о чем свидетельствовали фамильные бриллианты и характерная родинка на левой щеке. Самозванка не пропустила ни один танец, улыбалась, кокетничала – и умерла на ступеньках дома, где ее уже поджидала полиция.
Правнуки исчезнувшей графини дело возбуждать отказались. Через два дня кого то без всякого шума похоронили в фамильном склепе. Администрация клинки предъявила безупречно составленный документ, в котором графиня заранее отклоняла все претензии к «Жёнес мажик», беря всю ответственность на себя.
Если Домье думал, что эта история меня особо заинтересует, то сильно ошибся. К внешней политике Соединенных Штатов Америки – и к Конспекту, из которого выпадала страница за страницей – она никакого отношения не имела.
* * *
– Oh, Nice, о oh! – сообщил я проводнику и радостно улыбнулся. Тот сонно моргнул в ответ. В Ниццу поезд прибывал поздним утром, сейчас же за окнами поезда еле проступал рассвет. Горы остались позади, мы сворачивали к морю.
– Oh, Nice, о oh! – повторил я, нагнетая энтузиазм, после чего потряс чемоданом. Проводник, просыпаясь на ходу, принялся многословно объяснять на непонятном мне французском, что до конечного пункта еще ехать и ехать, а сейчас будет никак не Ницца, а просто небольшая станция, стоянка всего три минуты.
Я оскалил зубы и всучил ему купюру покрупнее.
– Nice!!!
Старичок сосед мирно спал. Даже если проводник куплен с потрохами, ничего ему не успеть. Связаться с Парижем он сможет только в Ницце, не раньше. А я уже буду далеко.
Бутылку виски я оставил соседу на память.
– Oh, Nice, о oh!
Последний раз я повторил это, уже ступив на пустую платформу, поеживаясь от холодного утреннего ветра. Подождав, пока поезд уедет, я оглянулся и, не заметив никого, кроме железнодорожника с жезлом, взял чемодан и побрел мимо здания станции, еще закрытой в столь ранний час. За ней обнаружилась привокзальная площадь, на которой скучало одинокое такси.
Водитель мирно дремал, проснувшись же, вначале не поверил своим глазам. Улыбаться я не стал, ранний пассажир и без того подарок. Достал карту, развернул.
– Есть возможность заработать, мсье.
– О! – очнулся тот. – Вы американец?
8
За ужином Оскар Стефан Сторсон упорно молчал, и только получив свою чашку макиато (третья кнопка в последнем ряду) задумчиво молвил, размешивая ложечкой сахар.
– Аналитик меня поправил, дамы и господа. У Сталина все же преимущество, пусть и не решающее.
Мара и Антек переглянулись. О чем речь, понятно. Только.
– Аналитик – это кто? – не сдержался бывший гимназист.
«Шеф» наставительно поднял палец.
– Что! Механизм, умеющий делать правильные выводы. Вроде арифмометра, но слегка посложнее.
Антек сглотнул.
– Он. Он думает?
Оскар Стефан Сторсон негромко рассмеялся.
– Как сказал один ваш ученый биолог, машина не должна думать, машина должна ездить. Герр Антек! Думающие машины – в книжках для подростков. Но для правильных выводов требуется учет огромного числа данных, и механизм с этим справится лучше, чем тысяча математиков. У вас такие машины тоже имеются, в Британии, к примеру.
Антек понимал, что самое время прикусить язык, но вновь не выдержал.
– У нас, значит. А у вас, это где? На другой планете?
Швед (да швед ли?) невозмутимо кивнул.
– Да, на Клеменции. Я думал, герр Антек, что вы спросите об этом еще вчера.
– Шеф! – осторожно проговорила Мара. – Название.
– Лучше не поминать вслух, – подхватил тот. |