Казалось, мадам д'Имблеваль была поражена.

 — Арсен Люпен? Как он узнал?

 — Вы никому не говорили о своем письме?

 — Никому, — ответил барон. — Эта мысль как-то вдруг пришла нам в голову, когда мы сидели за столом.

 — А слуги при этом были?

 — Нет, только двое наших детей. И еще… нет, Софи и Анриетта уже вышли из-за стола, не так ли, Сюзанна?

 Мадам д'Имблеваль, подумав, подтвердила:

 — Верно, они пошли к мадемуазель.

 — Мадемуазель? — заинтересовался Шолмс.

 — Их гувернантка, мадемуазель Алиса Демен.

 — Эта особа не обедает вместе с вами?

 — Нет, ей подают в комнату.

 Вильсона вдруг осенило:

 — Ведь ваше письмо к моему другу Херлоку Шолмсу надо еще было отнести на почту.

 — Разумеется.

 — И кто его туда отнес?

 — Мой камердинер, Доминик, он служит у нас вот уже двадцать лет. Уверяю вас, все поиски в этом направлении окажутся напрасной тратой времени.

 — Когда человек ищет, он никак не может потерять время, — наставительно заметил Вильсон.

 На этом предварительное следствие закончилось. Шолмс попросил разрешения удалиться.

 Часом позже, за ужином он впервые увидел детей д'Имблеваля, Софи и Анриетту, двух хорошеньких девочек восьми и шести лет. За столом говорили мало. На все любезности барона и его жены Шолмс отвечал с таким сердитым видом, что они сочли за лучшее помолчать. Подали кофе. Проглотив содержимое своей чашки, Шолмс поднялся.

 В эту минуту вошедший в комнату слуга принес адресованное Шолмсу сообщение, переданное по телефону. Раскрыв листок бумаги, сыщик прочитал:

 «Примите мои горячие поздравления. Результаты, которых вы добились за столь короткое время, просто поразительны. Я в растерянности.

 Арсен Люпен».

 В раздражении всплеснув руками, он протянул записку барону:

 — Не кажется ли вам, месье, что в этом доме стены имеют глаза и уши?

 — Ничего не понимаю, — удивленно пробормотал господин д'Имблеваль.

 — Я тоже. Ясно одно: все, что здесь делается, немедленно становится известным ЕМУ. Нельзя сказать ни слова, чтобы он не услышал.

 В этот вечер Вильсон улегся спать с чистой совестью человека, выполнившего свой долг и у которого осталась лишь одна забота — уснуть. Что он и сделал довольно скоро. Ему приснился чудесный сон, будто он в одиночку преследовал Люпена и вот-вот собирался лично арестовать его. Ощущение погони было настолько сильным, что он даже проснулся.

 Кто-то сидел на кровати. Вильсон схватился за револьвер.

 — Не двигаться, Люпен, а то буду стрелять!

 — Ишь ты, какой шустрый!

 — Как, это вы, Шолмс? Вам что-то от меня понадобилось?

 — Мне понадобились ваши глаза. Вставайте…

 Он подвел его к окну.

 — Смотрите… По ту сторону решетки…

 — В парке?

 — Да. Вы там ничего не заметили?

 — Ничего.

 — Неправда, вам что-то видно.

 — Ах, да, действительно, какая-то тень, даже две.

 — Ну вот, видите? У самой решетки. Глядите, задвигались. Не будем терять времени.

 На ощупь, держась за перила, они по лестнице спустились в комнату, из которой был выход на крыльцо в сад.