Антон шагал вдоль решетки, глубоко засунув руки в карманы оранжевой куртки – его пуховик так со вчерашнего дня и валялся на заднем сиденье. На улице похолодало, снова пошел редкий снег, и я накинула капюшон. Какая же тут изменчивая погода! Уши у Антона уже покраснели, и я спросила:

– А шапки у тебя вообще нету?

– Есть. Я в ней выгляжу как дебил.

Я рассмеялась. Мне кажется, с его-то кудрявой челкой, которая торчала бы из-под шапки, он смотрелся бы просто отлично. Я открыла рот, чтобы сказать это, но испугалась, что прозвучит слишком лично, и умолкла.

– Таврический сад, – сказал Антон, когда мы зашли в распахнутые ворота. Голос у него был взвинченный, как у слишком бодрого экскурсовода. – Тот самый, из Мойдодыра. Тут мальчик убегал от бешеной мочалки.

Я проникновенно глянула на него, показывая, что не помню в этой истории ничего, кроме ожившего умывальника. Антон фыркнул и прочел:

Читал он отлично – без пафоса, с какой-то мягкой насмешкой. Мы шли по дорожке, снег хрустел под ногами, и я думала: надо бы записаться в библиотеку и взять какие-нибудь стихи. Поэзия оказалась не такой ужасной, как я помнила со школы. Уверена, тут шикарные библиотеки: с глубокими креслами и уютными лампами для чтения.

Снегопад усилился, стал пышным, обильным, как в фильмах про Новый год. Такой день быстро превратится в уютный вечер, и по всему городу один за другим зажгутся теплые огоньки окон. Почталлион не звонил – вдруг двери устали открываться и на сегодня вообще оставят нас в покое? Надо будет угостить Антона кофе – деньги у меня теперь есть.

На главной аллее парка еще попадались люди – все-таки воскресенье, – но потом мы свернули, и все остались позади: мамочки с колясками, старички, владельцы собак. Мы дошли до поляны, в центре которой стоял белоснежный мраморный памятник. Антон пошел к нему прямо по снегу. «Сергей Есенин», – гласила надпись на памятнике, и я послушно притащилась к нему вслед за Антоном. Зная его, легко было поверить, что он вышел из машины только потому, что захотел срочно посмотреть на памятник поэту.

Но на памятник, как ни странно, Антон внимания не обратил. Он развернулся ко мне, прокручивая дыры в карманах пуховика.

– Серьезно: если ты можешь открывать двери, почему не можешь открыть ту, что вернет тебя домой?

Какая смена темы! Бешеная мочалка – и сразу вот это.

– Я… Не знаю, – пролепетала я, лихорадочно соображая, почему для этого разговора надо было дойти до заснеженной поляны среди деревьев. – Первую, у себя дома, я вообще не открывала, она сама открылась. С остальными тоже как-то само получилось.

– И все-таки попытайся.

Ладно, не буду ни о чем спрашивать. Может, я правда всесильная и могу даже это. Я закрыла глаза и попыталась силой мысли создать нужную мне дверь, но ничего не вышло.

– Попробуй еще раз, – настаивал Антон. – У тебя же семья, ты ради нее обязана вернуться.

Я изо всех сил подумала о Еве. Результат нулевой.

– Павел Сергеевич… – начала я, но Антон отмахнулся, будто начальник ему не указ.

Он подставил снегопаду лицо. Вид у него был усталый и мрачный, и я с непрошенным теплом подумала: он ведь тоже не спал уже две ночи. Что нам нужно, так это отдохнуть.

– Похоже на финал «Щелкунчика», – пробормотал Антон.

– Ой, хватит блистать интеллектом. Ты самый умный на этой поляне, доволен?

– Прости. Я… – Он стряхнул с головы снег. Опять извиняется! – Я обычно разговариваю только сам с собой и люблю находить всякие отсылки. Мне кажется, я никогда не общался с другим человеком столько, сколько в последние сутки.