|
- О нет, напротив! - возразила Коломба и, от волнения забыв обо всем на свете, присела на противоположный конец той же каменной скамьи. Тут "госпоже Перрине, застывшей в неподвижности после строгой отповеди Коломбы надоело стоять; к тому же достойную дуэнью смутило наступившее молчание, и, подхватив под руку госпожу Руперту, она тихонько удалилась. Юноша и девушка остались наедине. Коломба сидела потупившись и не сразу заметила, что дуэнья ушла; но она не читала: глаза ее застилал туман. Девушка все еще была взволнована, ошеломлена, и она невольно пыталась скрыть свое волнение, успокоить трепещущее сердце. Асканио тоже был растерян. Сначала, когда Коломба хотела удалить его, юноше было нестерпимо больно; затем он безумно обрадовался, догадавшись, в каком смятении его любимая; он был так слаб, что хоть и утопал в блаженстве, но от всех неожиданных волнений совсем обессилел. Он был в полуобмороке, но мысли его с необыкновенной быстротой сменяли друг друга. "Она меня презирает! Нет, она меня любит!..” - то и дело повторял он про себя. Он смотрел на Коломбу, сидевшую молча и неподвижно, и не чувствовал, как по его щекам текут слезы. Над их головами в ветвях пели птицы. Ветерок шевелил листву. В церкви Августинцев колокол звал к вечерне, и мягкий звон разливался в тишине. Июльский вечер был удивительно тих и мирен. Это было одно из тех торжественных мгновений, когда душа обновляется и когда одна минута будто заключает в себе двадцать, лет, - мгновение, о котором вспоминаешь всю жизнь. Прекрасные юноша и девушка словно были сотворены друг для друга, словно заранее обручены - надо было только протянуть друг другу руку. А оказалось, что их разделяет пропасть. Прошло несколько секунд, и Коломба подняла голову. - Вы плачете! - воскликнула она, выразив больше чувства, чем ей бы хотелось. - Я не плачу, - отвечал Асканио, но, проведя рукой по лицу, почувствовал, что оно мокро от слез. - Да, вы правы, - сказал он. - Почему? Что с вами? Не позвать ли кого-нибудь? Вам больно? - Да, при одной лишь мысли... - Какой же? - Я думаю о том, что мне, пожалуй, лучше было бы умереть. - Умереть? Сколько же вам лет, отчего вы говорите о смерти? - Девятнадцать. Но год несчастья должен быть и годом смерти. - Но ваши родители тоже будут вас оплакивать, - продолжала Коломба, безотчетно желая узнать о прошлом юноши и смутно предчувствуя, что его будущее принадлежит ей. - Нет у меня ни отца, ни матери, и никто обо мне не заплачет, кроме моего учителя Бенвенуто. - Бедный сиротка! - Да, круглый сирота! Отец меня никогда не любил, а матушку я потерял в раннем детстве, я даже не успел оценить ее любовь, не мог отплатить за нее. Отец!... Но зачем я все это говорю вам, что вам мои родители? - Продолжайте, Асканио, прошу вас! - О святые угодники! Вы запомнили мое имя? - Продолжайте, продолжайте, - пролепетала Коломба, закрывая руками разрумянившееся личико. - Отец мой был золотых дел мастер, моя добрая матушка была дочерью флорентийского ювелира, по имени Рафаэль дель Моро, из хорошего итальянского рода. В Италии, в наших городах-республиках, труд не бесчестие - на вывесках лавочников читаешь древнейшие и прославленные имена. Вот мой учитель Челлини, например, знатен, как и король Франции, а пожалуй, и познатнее. Рафаэль дель Моро был беден и выдал замуж свою дочь Стефану против ее воли за своего собрата, который был в тех же летах, что и он, но богат. |
