«Посмотреть — широка Волга, но воды в ней нет, — размышлял Степан Ерофеевич. — Снегу зимой почти не видели, мужики без саней обошлись. Весной солнышко враз выпило всю воду, какая была. Вот и осела Волга…»

Усугубил беду ещё и струговой приказчик, который, посадив струг на мель, решил не извещать хозяина, хотя до Синбирска рукой подать, но понадеялся сдвинуть судно своими силами, чего сделать было невозможно без разгрузки части товаров. А струг мог привлечь к себе взоры лихих людей, которых в здешних краях великое множество. Степан Ерофеевич вдруг вспомнил об этом и понял, что в спешке допустил оплошность — не взял оружие сам и не вооружил парней, второпях как-то из памяти вышибло, что в последний год, с появлением Стеньки Разина, все воры на Волге стали невиданно дерзки и не боялись заниматься разбоями почти на виду у воевод, не ставя ни в грош их воинскую силу. Пока близ Синбирска воры были тихи и предпочитали уходить к Жигулям, и Твёрдышев надеялся, что беды не будет, но тревожился, вглядываясь в даль волжского простора.

Волга была пуста, в начале мая все струги ушли на Низ, и лишь твёрдышевский возвращался одним из первых. Позднее Степан Ерофеевич понял, как ему повезло: его струг прошёл мимо Цдрицына до появления на Волге казаков Разина, прибывших в большом числе с Дона и перекрывших путь на Астрахань государевым и торговым людям.

— Как же вас угораздило застрять посреди Волги? — спрашивал Степан Ерофеевич мужика, который известил его о беде. Тот поднял голову и повторил скороговоркой то, что Твёрдышев уже слышал. Приказчик, чтобы не обходить громадный плес, приказал поставить парус и пересечь его напрямик, и тем выгадать время. Но получилось другое, на пути оказался донный нанос песка, и струг в нём безнадёжно увяз.

— Скоро прибежим, — сказал мужик и полез к носу лодки. — Будь в надёже, Степан Ерофеевич, твой струг цел, и бурлаки на месте, за путину им ешё не плачено. Вот за тем поворотом и будет то место…

И, действительно, река сделала изгиб, и лодка вышла на обширный плес, где в саженях двухстах от берега стоял струг. Людей на нём не было видно, но вскоре появился человек с пищалью в руке, в котором Степан Ерофеевич сразу признал приказчика Еонохова. Бурлаки сидели на берегу, возле затухающего кострища, дымок от которого был явственно виден.

— С прибытием, приказчик, — сдерживая злость, произнёс Степан Ерофеевич, ступив на палубу струга и хозяйским взором окидывая всё вокруг.

Сняв шапку, Гонохов застыл в земном поклоне, показывая, что он готов безропотно принять от хозяина любую кару.

— Подымись, Фома, — произнес Твёрдышев. — Дай глянуть на твою рожу.

Приказчик встал и опасливо посмотрел на хозяина. Твёрдышев поднес кулак к его облупленному багровому носу.

— Винище лопал?

— Ни в жизнь, господине! — затряс кудлатой головой Гонохов.

— Ты ведаешь, что я на воде хмельного не пью. Промашка вышла, хотел скорее дойти, не угадал.

— Сколько на струге людей?

— Я да мой парень, Сергунька.

— Облегчить надо струг, — сказал, успокаиваясь, Твёрдышев.

— Грузи на лодку всё, что в надежных укладках, бочках, кулях, и вези на берег.

Гонохов немедля стал распоряжаться. Прибывшие с Твёрдышевым люди прочно привязали лодку к стругу и стали грузить в неё товары, наложили так, что лодка низко осела, и в неё едва смогли поместиться приказчик и гребцы, которые осторожно повели её к берегу, стараясь не зачерпнуть воду бортами.