Хотя заготовка и выглядела прочной, Максим решил её ещё проковать в несколько заходов. А для этого требовался подсобник. Максим вышел из кузни и, увидев келаря, поспешил к нему.

— Спирька! — окликнул тот рослого парня. — С сего часа будешь у кузнеца в подсобниках.

Максим хотел разглядеть Спирьку получше, но увидел Любашу. Она вышла из терема и направлялась к воротам.

— Иди в кузню и разведи огонь на горне. Я сейчас приду, — сказал Максим и бросился за Любашей. Догнал её уже в торговых рядах, тронул за плечо. Она живо обернулась и заулыбалась.

— Максим! Мне в последние дни всё казалось, что я тебя встречу.

— Я и не ведал, что тебя здесь найду.

— Барыне сильно неможется. Кашель её забивает, исхудала. Боярин на неё злобится. Знахарка сказала, порчу на неё навели. Вот и пришли на богомолье. Барыня с постели не встаёт. Попросила купить сладенького.

К ним подкатился разбитной мужичонка с коробом, полным бус, лент и других девичьих радостей.

— Заплети, соколик, красной девице ленту в косу — век твоя будет!

— Врёшь, поди?

— А ты оглянись, милый! Все, кто у меня ленты брали, счастье обретали!

— Ну, ладно! Давай пару.

Мужик выдернул две красные ленты, ловко подхватил брошенную Максимом денежку и убежал.

Он протянул ленты Любаше.

— Не умею я вплетать ленты в девичьи косы. Но считай, что вплёл.

Любаша засмущалась, но ленты приняла.

— Ой, тороплюсь я! Боярыня ждёт.

— Приходи меня навестить, Любаша. Я целый день в кузне монастырской буду. Мне тебя видеть — радость!

Спирька разжёг на горне огонь и веником подметал пол. Максим показал ему, как работать мехами, сделал первую засыпку угля, взял снасти и пошёл разбирать заморскую коляску.

Спирька скоро усвоил, как держать молот и наловчился ударять по тому месту заготовки, на которые кузнец укажет своим молотком. Под ударами самородное железо усаживалось, выплескивая окалиной вредные для его крепости примеси.

— Когда постриг примешь? — спросил Максим.

Спирька метнул на него испытывающий взгляд и нехотя ответил:

— Какой мне постриг. Я тут в работниках зимую.

— Что, разве и так жить можно?

— Ещё как! Зимой здесь тепло, еда есть, работа лёгкая. Вот зашумит дубрава зелёными листьями и уйду на волю.

— Так поймают! — Максим пнул оковы. — Забьют в железо.

— Пока не поймали. Сызмала по монастырям шатаюсь, кое-где уже по два раза побывал. Я человек смирный, людей живота не лишаю. Вот взломает Оку и Волгу, уйду с купцами на Низ, до моря.

— И не страшно? Уйдёшь, и родные не узнают, где запропал.

— Это на Москве страшно, а на Волге вольготно! Соберутся в кучу две сотни дощаников, насад, стругов: государевых, патриарших, боярских, иноземных, наших купеческих, и айда! Распустят паруса по ветру, кормщик на кормиле только успевает ворочать веслом из стороны в сторону, чтобы на мель не напороться, и несёт всех высокая вешняя вода на полуденное солнце.