Всё понял он – стоит над мертвой Зарой;

         Терзает грудь и рвет одежды он,

         Зовет ее – но крепок мертвый сон!

<XXVIII>

         Да упадет проклятие людей

         На жизнь Селима. Пусть в степи палящей

         От глаз его сокроется ручей.

         Пускай булат руке его дрожащей

         Изменит в битве; и в кругу друзей

         Тоска туманит взор его блестящий;

         Пускай один, бродя во тьме ночной,

         Он чей-то шаг всё слышит за собой.

<ХХIХ>

         Да упадет проклятие аллы

         На голову убийцы молодого;

         Пускай умрет не в битве – от стрелы

         Неведомой разбойника ночного,

         И полумертвый на хребте скалы

         Три ночи и три дня лежит без крова;

         Пусть зной палит и бьет его гроза

         И хищный коршун выклюет глаза!

<ХХХ>

         Когда придет, покинув выси гор,

         Его душа к обещанному раю,

         Пускай пророк свой отворотит взор

         И грозно молвит: «Я тебя <не> знаю!»

         Тогда, поняв язвительный укор,

         Воскликнет он: «Прости мне! умоляю!..»

         И снова скажет грешнику пророк:

         «Ты был жесток – и я с тобой жесток!»

<XXXI>

         И в ту же ночь за час перед зарей

         С мечети грянул вещий звук набата.

         Народ сбежался: как маяк ночной

         Пылала ярко сакля Акбулата.

         Вокруг нее огонь вился змеей,

         Кидая к небу с треском искры злата;

         И чей-то смех мучительный и злой

         Сквозь дым и пламя вылетал порой.

<XXXII>

         И ниц упал испуганный народ.