|
– На. Пососи сухарика. Синяя вся. А я из Самары буду. Прошлым летом у нас картошечка родилася как горох, просо ссохло. Желуди я дитям варила, корочку липовую толкла... Троих ребятят схоронила, трое пережили, вроде как. Свечку пошла поставила. А тут и тиф. Померли малые. Сгорели за неделю. А я живая. Хожу, правда, плохо, – баба задрала юбку, бесстыже опустила нитяные чулки и продемонстрировала всему вагону отекшие в лодыжках ноги. Говорила все это баба ровно, без грусти, словно горе выжгло ее изнутри подчистую и ничего больше не осталось. Только выстуженный вагон, странные попутчики да стук колес. Сизый мужик понимающе мычал, крепко держа обеими руками сидор. Жаловался, что уже которую неделю ночует на вокзале, и что был он в Белокаменной по делам, а теперь ехать ему аж в саму Одессу, где ждет его молодая жинка, если еще не скурвилась и не спуталась с уркаганами или солдатней. Баба сочувственно кивала. А Артур из сказанного понимал мало, но, может, от этого было ему еще страшнее, поэтому он глядел и глядел на Дашу и старался понять, о чем думает она, слушая старуху? Кого винит за свою судьбу, за смерть родных, и за то неизбывное горе, что окутало Дашину страну, согнало неповинных ни в чем людей с насиженных мест, погнало в дорогу? – В Екатеринослав надо мне. К сестре... А вы что за люди такие будете, барышня? Гляжу, никак понять не могу. Вы, вроде, из благородных, а одна среди мужиков... Да еще и этот убогынькый... – баба быстро перекрестилась, глазами показала наверх, туда, где, спрятавшись за тюками, сопел Креветка. – Мы... это... едем вот. Даша поперхнулась сухарными крошками. По всему, отвечать за остальных приходилось ей. Порусски коекак говорила лишь Маргарита, но акцент ее все же был ужасающ и вызвал бы ненужные подозрения. – А мужто твой, который из трех будет? Чай не карла? – никак не хотела угомониться любопытная старуха. – Муж? В смысле... Муж? – Даша замямлила... – Я муж! – Артур строго уставился в краснощекое щербатое лицо. – От! Так оно сразу видно. Подходитето как друг дружке! Как ниточка с иголочкой, – баба поплыла в улыбке и протянула Артуру вторую половину сухаря. Отказываться майор не стал – цыганских пирожков ему было мало. – Да. Муж, – Даша выдавила из себя слово «муж» и презрительно смерила Артура взглядом. – А вообщето мы все – артисты цирка! Едем на гастроль! Вот он, муж мой, например, клоун! Рыжий! Артур едва не подавился. Судя по тому, как фыркнула Марго, она вовсе не спала, слышала все преотлично и теперь едва сдерживала смех. – Циркачи, значит... Шапито? – влез сизый. Ему явно хотелось поговорить. – Вижу, через окно в вагон лезете, и сразу понял – циркачи. Чудные уж больно по виду. И лилипутик с вами, и мамзель из себя ладная... Акробатка, поди. А в кожанке кто таков будет? Серьезный человек, по всему. – О это! Это сам товарищ Баркэрович. Наш анрэпрэнер из Чэка, – открыв синезеленые глаза, Маргарита вкусно зевнула. *** Разговоры смолкли. Затихли плачущие дети. Закончился самогон. Вагон спал. Спала, закинув назад голову, болтливая старуха. Спал обрюзглый сизый мужик, обхватив обеими руками свой драгоценный сидор. Сопел наверху Креветка. Спала, скрючившись в углу, уморившаяся за эти дни Даша. Поезд шел под гору, набирая ход. – Сойдем в Екатеринославе, если повезет. Если до этого нас не снимут. Не обнаружат. Не расстреляют. Дальше легче. Там уже можно найти повозку, проводника, договориться с местными, – Артур старался едва шевелить губами, опасаясь, что комунибудь из пассажиров взбредет в голову прислушаться, и тогда выяснится, что в поезде иностранцы. – Деньги у меня есть. – Деньги у всех есть, – Красавчик тоже старался говорить тихо, но все равно получалось у него коекак, поэтому Марго постоянно на него шикала. |
