— А собственно, больше и ничего, — спокойно-спокойно произнес Николай Серафимович. — Я больше ничего. — И вдруг наклонившись вперед, с напором, даже несколько агрессивно, продолжил, чеканя каждое слово: — А вот товарищ адвокат и ваш однокурсник, который сейчас сидит на скамье подсудимых, — хотят!

Все находившиеся в зале уставились на судью. Изменения в его тоне, облике, взгляде были столь разительны, что никто не мог понять, чем они вызваны.

— Они хотят понять, зачем вам это надо.

— Что надо? — задрожав от страха, тихо спросила Катя.

— Врать зачем надо?! — взревел Николай Серафимович.

— А я не вру. Не вру я! — Катя заплакала.

— А я знаю, что врете! И благодарите Бога, что я, будем считать, забыл предупредить вас об уголовной ответственности за дачу ложных показаний!

Пока судья произносил эти грозные слова, Катя резко обернулась и посмотрела на Ольгу. Та отрицательно покачала головой и произнесла: „Я ничего не говорила!“ И хотя фразу эту услышали все, но и прокурор, и Вадим думали о другом. Как это могло случиться, что они оба прохлопали, не заметили, не обратили внимания, как судья пропустил традиционное заклинание — потерпевший допрашивается в качестве свидетеля и потому несет уголовную ответственность за дачу заведомо ложных показаний! Вадим еще подумал, что не только он сам такого судейского приема никогда не встречал, но и слыхом о таком не слыхивал!

Во время возникшей паузы секретарь суда, принявшая гнев судьи на свой счет, так как именно она должна была дать свидетелю на подпись предупреждение об ответственности, быстро вскочила со своего места и бросилась к Кате. Та автоматически, не глядя, расписалась и зарыдала еще громче.

— Ну вот! А теперь успокоились. Ничего не было. Официально вы еще ничего не сказали. И начнем сначала, — вновь совершенно спокойным, даже немного скучающим тоном произнес Николай Серафимович. — Итак, поехали. Так что случилось?

Прокурор растерянно крутил головой, переводя взгляд с судьи на Катю и обратно. Вадим, осознав, что произошло, с восторгом уставился на Николая Серафимовича. „Вот это судья!“ — одна мысль крутилась у него в голове.

Катя маялась за свидетельской трибуной, то и дело оборачиваясь на Ольгу. Та сидела опустив голову, нервно наматывая носовой платок то на один палец, то на другой. Николай удивленно смотрел на происходящее, абсолютно ничего не понимая. Пауза затягивалась.

— Ну-с! — поторопил судья.

— Я не знаю, — тихо отозвалась Катя.

— Чего не знаете? Что произошло?

— Что говорить! — громче и с вызовом посмотрев на судью, ответила Катя. Их взгляды зацепились друг за друга, и ни один глаз отводить не стал.

— Правду, девочка! Правду! — Голос судьи зазвучал тепло, по-отечески. — Правду всегда говорить трудно. Но, солгав, потом, всю жизнь, трудно жить. Ты представь себе, что потом когда-то встретишь своего однокурсника на улице. Ты ему тогда что скажешь?

Прокурор сделал какое-то движение, возможно порываясь встать. Судья, не отрывая взгляд от Катиных глаз, приказал: „Сидеть!“ И прокурор обмяк на своем стуле. Именно этот приказ, брошенный прокурору не глядя, будто прорвал плотину. Катя зачастила, стараясь быстрее все выговорить, чтобы не успеть передумать и чтобы скорее весь этот кошмар, обрушившийся на нее, оказался в прошлом.

— Меня попросила Оля. Но она не виновата. Они с Колей переспали, а она пришла домой, мама что-то заметила, она ей по секрету сказала, а та рассказала отцу. Вот! А отец у Ольги зверь! Он из деревни, по лимиту через милицию в Москву попал.