Меня это видение самого себя в качестве профессора, брезгливо рассматривающего трясущегося в лихорадке подростка, настолько перепугало, что я опять хотел сломя голову кинуться в бой. И только тот факт, что мы, наконец, приехали в Ялту, избавил моих собеседников от необходимости защищаться. За этими троллейбусными дискуссиями я ничего толком так и не увидел в окне. Впрочем, окно было сплошь заморожено, и кроме бесконечного белого снега в нем ничего не было.

Я смутно помню, как мелькали в моих глазах синие ялтинские фонари, как сбоку от тротуара то показывался купол безмолвного цирка, то стояли в морозной тьме неподвижные прямые ряды кипарисов, то вырастал неожиданно, как грядущие бедствия, развязный бронзовый Ленин, отворачивающий доверительно в сторону полу своего сюртука, словно пожилой торговец порнографическими открытками, а во мгле штормового залива, освещенные праздничными огнями, раскачивались на волнах силуэты бесчисленных кораблей. Все это было мне очень знакомо, потому что Ялта была точно такой же, как и Аркадьевск, только примерно раз в десять больше. И все же она от Аркадьевска отличалась. Это был город, открытый в сторону целого света, город, от которого лежал прямой путь в Одессу, а от нее дальше – туда, к коралловым островам Индийского океана. Это был город, который сулил освобождение и надежду. Я напряг последние силы, и вдоль покрытых снежным узором витрин магазинов, кафе и аптек, ощущая рядом с собой непрерывное присутствие зимнего штормящего моря, через заснеженные аллеи вечнозеленых кустарников добежал наконец к подъезду театра.

Концерт, несмотря на приключения этого странного дня, еще не успел начаться, и, купив в кассе заветный билет, я поспешил в зрительный зал. Каково же было мое удивление, когда совсем недалеко от меня обнаружилась вся прелестная троица: Афанасий Петрович с Валерией и Аркашей, держание в руках театральные бинокли и с интересом наставлявшие их в сторону сцены. Видимо, не так-то легко будет избавиться от их упрямой назойливости, подумал я, с замирающим сердцем глядя на раздвигаемый занавес, за которым, к неописуемому восторгу зрителей, скрывался огромный сияющий негр с саксофоном в черных руках. Он сейчас же заиграл на своем саксофоне что-то необыкновенно щемящее и трогательное. О, что это был за прекрасный, изумительный инструмент! Как нежно держал в руках его огромный сияющий музыкант, в которого влюбился я с первого взгляда. Как сверкал он в лучах направленных в сторону сцены ламп, как то взлетал высоко в воздух, то распластывался параллельно земле, паря подобно небесной порхающей птице. Я сразу подумал, что навряд ли этого великолепного негра притесняли где-нибудь в трущобах Чикаго, и еще я почему-то подумал, что не стану, как бы ни сложилась судьба, в какой бы новой пылающей Праге ни оказался я волею случая, – никогда, ни при каких обстоятельствах, не стану стрелять в таких играющих негров. А между тем серебряный саксофон продолжал свой безумный полет, и голос за сценой сказал, что исполняется композиция «Торговец арбузами». Я быстро представил себе такого торговца арбузами, ибо не раз видел их в Аркадьевске на базаре, обложенных со всех сторон пирамидами своих необыкновенных плодов.