— Да, о благополучнейший! — неизвестно чему обрадовался Гасан‑бей. — Прямо из горлышка кувшина, даже без пиалы, клянусь аллахом! Я закричал ему: “Не смей! Это прекрасное вино предназначено высокородному господину Шехмету, а не тебе, шакал паршивый!” Но он лишь рассмеялся, ругая твою светлость словами, непроизносимыми языком мусульманина... Как сказал поэт: “Вино — твой друг, пока тверёз, а если пьян — то враг! Змеиный яд оно, когда напьёшься, как дурак...”

— После чего ты конечно же схватил свою дамасскую саблю и бросился наказать злодея?

— Воистину ты мудр, ибо читаешь тайное, словно открытую книгу! Да будет известно могучему Шехмету, что я владею изогнутым дамасским ятаганом, подобно соколу, карающему собственным клювом! Я...

— Ты не привёз ни одного кувшина? — Начальник стражи даже не повысил голоса, но Оболенскому почему‑то показалось, что меж лопаток у него пробежал холодок. Видимо, нечто подобное испытал и Гасан‑бей, так как он грузно рухнул на колени, моля о пощаде:

— Был! Был один кувшин, о сиятельный... Я своими руками отбил его у подлейшего дэва, да пожрут его печень вороны! Но... он... этот...

— Дэв?

— Кувшин! — В узких глазах караван‑баши блеснули первые слезы. — Был кувшин, о благороднейший! Но увы...

— Ты потерял его?

— Нет, клянусь бородой пророка! Он... он... он сам... пропал!

— Мой кувшин с самым дорогим румийским вином украден?! — страшным голосом взревел глава городской стражи, и все вокруг как‑то невольно подпрыгнули. Ястребиное лицо Шехмета вдруг стало каменным, брови сошлись в ломаную линию, а ухоженные усы напряглись, как живые. — Так, значит, в твоем караване есть воры!

— Нет, нет, нет! Что ты, что ты, проницательнейший! Я готов поручиться за каждого из своих людей...

— Ах, так ты ещё покрываешь воров! О безволосый хвост двугорбого шайтана... Что ж, клянусь светлым именем нашего эмира, ты недолго будешь испытывать моё терпение!

Нервные пальцы начальника стражей сомкнулись на узорчатой рукояти кривого кинжала, и Оболенский, неожиданно для самого себя, шагнул из‑за тюков вперёд:

— Товарищ генерал! Разрешите доложить?! Я тут, таможенным методом, кувшинчик контрабандный надыбал. Без акцизной марки!

— Ты кто? — Чёрный сверлящий взгляд надменно скользнул по вытянувшемуся во фрунт “внуку старого Хайяма”.

— А... новобранец я, ваше благородие! Весеннего призыва, закончил курс молодого бойца и назначен под ваше командование в отряд особого растаможенного реагирования!

— Хм... клянусь муками Исы, я тебя не помню... Но, быть может, ты Сайд, троюродный племянник зятя моей шестой жены Гюргюталь из Алимабада?

— Ну... почему бы и нет... — подумав пару секунд, согласился Лев. — Только не троюродный, а единоутробный, и не племянник, а деверь, и не зятя, а тёте золовки вашей третьей жены, да сохранит Аллах её красоту исключительно для вашей светлости!!

Комплимент удался. Гасан‑бей так и стоял на коленях, нюхая пыль, но начальник городской стражи милостиво махнул рукой — караван прошёл осмотр. Оболенский быстренько сбегал к своему бывшему убежищу, доставая из вороха женских шаровар памятный кувшин. Но не успел он поставить его пред ясные очи господина Шехмета, как удача покинула нашего героя.

В том смысле, что его подло и низко предали.