Поселок был намного больше первого встретившегося ему селения и с виду гораздо зажиточней. Дома уже были не из травы, но из веток, возле каждого на огороженном забором участке росли плодовые деревья. На желтой траве паслись черные и белые козы.

Возле крайнего дома, стоящего чуть на отшибе от остальных, Конан остановился. На ветвях росших вдоль изгороди деревьев соблазнительно краснели спелые плоды. Протянув руку, киммериец сорвал один из них. Изгородь из тонких древесных стволов, на которую он при этом оперся, оказалась ветхой и неожиданно рухнула под тяжестью его тела. В то время как Конан рассматривал обломки, прикидывая, можно ли придать им первоначальный вид, из дверей хижины на шум выглянула молодая девушка. Увидев растерянного чужеземца, она не испугалась и не рассердилась. Конану показалось, что легкая улыбка пробежала по ее бледным и чуть припухлым губам.

— Я починю! — сказал он. — Я все сделаю, как было, не беспокойся!

Он переломил руками одну из рухнувших палок, показав, какая она прогнившая, и сделал вид, будто рубит дрова. Девушка закивала, вернулась в дом и тут же вынесла оттуда топор. Она протянула его киммерийцу с той же неуловимой неопределенной улыбкой и опущенными глазами. Случайное прикосновение ее руки при этом неожиданно взволновало его.

Пока Конан рубил и обтесывал стволы для новой изгороди и вбивал их в землю, девушка то и дело скользила мимо него, управляясь по хозяйству во дворе, в доме и в саду. Поскольку никто больше не появлялся, киммериец заключил, что она живет одна. Это открытие дало толчок смутно-радостным предчувствиям и надеждам.

Когда новенькая крепкая изгородь была готова, Конан заглянул в дом и знаками показал, что исправил свое невольное прегрешение. Девушка приветливо ответила что-то, приглашающим жестом показав на стол. Там стояла крынка козьего молока, ломоть белого хлеба, сыр, груда ярких и аппетитных на вид овощей. Конан не стал обижать ее отказом, с удовольствием набросившись на нехитрую, но очень вкусную еду. Глазами же при этом он довольно беззастенчиво пожирал сидящую напротив хозяйку дома.

С виду ей было не больше восемнадцати лет. Высокая и очень гибкая, она все время находилась в движении. Даже сидя на стуле, она то грациозно покачивалась, то играла ожерельем из сухих малиновых ягод на длинной шее, то чуть притоптывала босыми ногами в слышимом одной ей ритме. Полу распущенная коса очень темных волос спускалась на грудь, четко очерченные смоляные брови подчеркивали белизну кожи. Цветом волос девушка напомнила Конану женщин его родной Киммерии. Ему очень хотелось рассмотреть, какого цвета у нее глаза — если синие или серые, сходство будет совсем полным! — но это ему не удавалось, так как синеватые веки были всегда полуопущены и ни разу девушка не взглянула ему прямо в лицо. На длинной и белой шее темнела большая, продолговатая и извилистая родинка.

Рассмотрев девушку, Конан бегло окинул взглядом убранство хижины, в которую был гостеприимно допущен. Ни мужских, ни детских вещей заметно не было, и это подтвердило его первоначальную догадку, что девушка живет одна. Все было очень скромно, но чисто. Вышитые полотенца и покрывала, расписные кувшины, цветы на окнах — говорили о бесхитростном желании украсить и расцветить обыденное течение жизни.

Утолив голод, Конан поблагодарил девушку, приложив ладонь к сердцу, а затем похлопав ею по животу. Пора было вставать и уходить, но именно этого ему хотелось сейчас меньше всего. Девушка тоже не подавала никаких знаков, показывающих, что предел ее гостеприимства исчерпан. Повисло многозначительное молчание, подогреваемое с двух сторон улыбками, томными и ласковыми — киммерийца, легкими и неопределенными — девушки. Наконец, видимо, наскучив затянувшейся прелюдией к игре, девушка решила сделать первый шаг. Убирая со стола посуду, она остановилась так близко от Конана, что грудь ее едва не коснулась его плеча.