Глава 5. Полет

Конан очнулся оттого, что прикосновения горячих пальцев к его телу стали иными. Влажный жаркий шепот больше не щекотал ухо. Руки не скользили, не гладили, не ласкали, но дрожали частой и крупной дрожью. Он приподнял голову и разлепил веки.

По высокой траве, сшибая росу, несся белоснежный конь с рассыпающей искры гривой. То спереди от него, то сзади мелькала косматая спина волка. Они выписывали, играя и поддразнивая друг друга, широкие круги. Бонго изображал, как он выслеживает добычу, притаившись в траве, а затем мохнатой стрелой пронизывал воздух, нацеливаясь на хребет с пляшущими на нем бликами светло-рыжего огня. Но каждый раз он промахивался. Конь то взмывал вверх, мелко трепеща крыльями над копытами, то низко пригибался к земле, выпрямив чешуйчатый рыбий хвост, отчего тело его становилось длинным и извилистым и скользило в траве, подобно змеиному.

Благодаря тактическим усилиям Бонго, резвящиеся звери становились все ближе и ближе. Обнимающие Конана руки замерли и заледенели. Зубы девушки стучали над его ухом, словно дробь маленького барабана… Подняв голову, киммериец увидел, что она не сводит с Владыки Стихий широко раскрытых, остановившихся глаз. Теперь он мог бы при желании рассмотреть их цвет. Мог… и не мог — таким запредельным ужасом и тоской веяло из двух окаймленных густыми ресницами, темных озер, из двух провалов в те пространства, где полагалось быть душе… таким нечеловеческим и не животным даже, что Конан тут же отвел взгляд.

Как видно, могучий синеглазый варвар представлял собой завидную добычу, и девушка не желала расставаться с ним. Она разрывалась между отчаянным страхом и страстным желанием довести до конца охоту и поднести своему хозяину очень крупный и очень лакомый кусок. Порой дрожащие ледяные пальцы вновь начинали поглаживать киммерийца по спине или щекотать за ухом… Конан почти чувствовал кожей исходящую от нее тугую волну ужаса. Девушка держалась до последнего. Ее нервы сдали, лишь когда белоснежный конь стал кружиться, беспечно встряхивая гривой и уклоняясь от шутливых прыжков волка, совсем близко. Пара искр, сорвавшихся с его шеи, прожгли ей сорочку и чуть не подпалили волосы. С отчаянным воем, казалось, разорвавшим ей грудь, девушка оттолкнула от себя вожделенную и почти совсем смирившуюся со своей судьбой добычу и кинулась бежать. Черные волосы, разметавшиеся по белой сорочке, мелькнули в предрассветных сумерках раза два-три и пропали — так стремительно унеслась она прочь…

Хотя Конан обрел свободу, Бонго отчего-то не прекращал скакать и носиться вокруг белоснежного коня. Тот также, видно, был не прочь продолжить нехитрую забаву. Танцующие перед лицом огненные всполохи, искры, сыплющиеся на руки, одежду и волосы (странно, они совсем не обжигали, как только что это произошло с исчадьем!), постепенно вывели киммерийца из отупелого забытья. Он осознал наконец, что цепкие пальцы больше не гладят и не щекочут ему шею. Он осознал, что совсем рядом — стоит протянуть ладонь! — блистает, соперничая с первыми лучами солнца, живой огонь.

Конан поднялся с травы, передернул плечами, разминая застывшие мышцы, и… включился третьим в шальную звериную игру. Казалось, Владыка Стихий только обрадовался, что теперь его выслеживают, подстерегают и пытаются вскочить ему на спину уже двое. Казалось, он напрочь забыл, что один из этих двоих не так давно пытался заарканить его толстой и грубой петлей. Он играл мышцами, тряс головой, звонко и коротко ржал. Рыбий хвост то сплетался в тугие кольца, то хлестал по бокам, позванивая чешуей…

Киммериец крупными прыжками носился следом за ним. Порой их пути с Бонго пересекались, и тогда, столкнувшись со всего размаху, они кубарем раскатывались в разные стороны. Раза два Конану почти удавалось схватить коня за гриву, но в последний момент тот ускользал, плавно взмывая в воздух и зависая в полутора локтях над землей.