— Ты с ума сошел? — спросил видевший все это Шумри. — Она же вышвырнет нас вон! Кроме нее, никто не поставит тебя на ноги, ты что, не понимаешь?!

— Ну и что, — пробормотал киммериец. — Пусть вышвыривает. Я жду этого не дождусь.

«Еще лучше, — подумал он, не сказав вслух, — если она поднесет мне вечером вместо питья туземного яду. Он действует быстро и наверняка».

Но старуха не стала прибегать к яду — она отомстила за оскорбление по-иному.

Утром следующего дня Шумри хотел было отправиться на свою обычную охоту-прогулку. Он был несказанно удивлен, когда двое туземцев, едва он вышел из хижины старухи, преградили ему путь, недвусмысленно поигрывая топорами. На его возмущенные расспросы они ничего не отвечали, лишь на их лице играли загадочные улыбки. Наступая на немедийца и тесня его, они заставили Шумри вернуться в хижину.

Недоумение разрешила старуха. Она охотно объяснила Шумри, что ночью видела сон — как синеглазый воин севера убил озерного бога и увел тем самым из этого мира все племя его детей. Он не падал с кокосовой пальмы — рану свою он получил в этой битве. Точно так же, лишь только встанет на ноги, он хочет уничтожить и племя Леопарда. Поэтому, пока он не встал, его необходимо принести в жертву Великому Леопарду. Вместе с ним, конечно, честь будет оказана и его спутнику, который так ловко болтает на их языке и сорит блестящими желтыми кругляшами. Она говорила бесстрастно, помешивая когтистым пальцем одно из своих снадобий в ореховой скорлупе, но в маленьких пронзительных глазках под пучками седых бровей плясали искры злорадного торжества.

Слышать все это было так дико, особенно после безмятежного времени, проведенного среди детей озерного бога, таких же с виду туземцев, что и эти (даже более страшных, благодаря обезображенной нижней губе), что Шумри не сразу поверил в происходящее. Он попытался снова выйти из хижины, но бдительные стражи снова преградили ему дорогу. Положение казалось полностью безнадежным. Немедиец разыскал хорошо запрятанный в груде вещей кинжал и протянул его Конану.

Тот схватил клинок с такой жадностью, словно был умирающим от жажды в пустыне, которому протянули полный мех воды, Он положил лезвие себе на грудь, острием под левый сосок. По лицу его пробежала тень облегчения.

— Кажется, наши новые друзья что-то затеяли? — спросил Конан спокойным голосом, — Отдельные слова старухи я понял. Да и твой щедрый жест кое о чем говорит.

Шумри лаконично обрисовал ему положение дел.

— Хвала Крому! — пробормотал киммериец. — Наконец-то!..

Шумри почувствовал, как горло ему стиснула обида. Ему захотелось выругаться — громче и грязнее, чем это делал обычно варвар. Проклятье! Тухлая утроба Нергала!!! Если ему не хочется жить, неужели обязательно утаскивать за собой и того, кто рядом?.. Но вместо того, чтобы выругаться, он спросил со слабой надеждой:

— Ты уверен, что совсем не можешь встать? Киммериец отрицательно помотал головой.

— Попробуй захотеть по-настоящему! — настаивал немедиец. — Может быть, тебе захочется покинуть это ложе хотя бы для того, чтобы раскидать десяток-другой наших славных гостеприимных хозяев?..

Конан усмехнулся, но ничего не ответил.

Исчерпав все свое красноречие, Шумри затих. Спустя недолгое время, словно вспомнив что-то, он порылся в вещах и вытащил свою цитру. Давно он не прикасался к ее струнам… Пусть прозвучит под его пальцами ее нежная, меланхоличная душа — в последний раз.

— О Кром… — заворчал киммериец. — Мало мне пения безумной старухи, теперь еще ты!.. Пощади, не порти последних мгновений на этой земле.

Но прозвучало это совсем не зло, и Шумри, улыбнувшись, покладисто кивнул.