— Ты труп, Илья, — чуть слышно, но внятно произнес он и серые, уже неживые, губы раздвинулись в улыбке. — Ты труп... — То ли не чувствовал он боли, то ли было нечто такое, что дало ему силы отодвинуть на время боль, но смерть уже шла по его телу, распространяясь от дыр в груди во все стороны, оставляя пока сознание живым, и смог, смог он еще раз повторить эти слова: — Ты труп, Илья...

 — Очень хорошо, — быстро ответил Огородников.

 Он был в эти минуты таким же серым, как и мертвый уже Петрович, но действовал быстро и четко. Сунул пистолет в сумку, задернул «молнию», осмотрел комнату. Ничто не привлекло его внимания. Он прошел во вторую комнату, но и она была пуста. Железная кровать, матрац без простыни, подушка без наволочки, обвисший, пустоватый пиджак на спинке стула — на Петровиче этот пиджак висел так же, как и на вешалке.

 — Прости, Петрович, прости, дорогой... Не было другого выхода, — проговорил Огородников, выглянув уже из прихожей. Он прислушался у двери, переждал невнятный шум на лестнице, дождался полной тишины и осторожно выскользнул на площадку.

 Огородников знал о себе, о своей внешности некоторую особенность — случайный человек, встретив его на улице, в подъезде, в темном и глухом переулке, никогда не заподозрит в нем что-то опасное. Более того, он вообще его не увидит, как не видят почтальонов, дворников, нищих. Толстый, лысый коротышка с вислыми щеками и сонным взглядом не вызывал у людей не то что подозрительности, никакого интереса не вызывал. И стоило Огородникову спуститься на один этаж и отойти от квартиры Петровича, он почти уверился в том, что ушел удачно.

 Огородников медленно, даже медленнее, чем требовалось, прошел к своей машине, открыл дверь, основательно уселся, поерзав на сиденье и, включив мотор, не торопясь выехал со двора. Остановился метров через сто, прижавшись к обочине как раз рядом с решеткой водостока и, не выходя из машины, лишь чуть приоткрыв дверцу, опустил пистолет в широкую щель между чугунными ребрами решетки. И лишь после этого, тронув машину, с облегчением вздохнул — нет больше в мире доказательств того, что он побывал в квартире Петровича и приложил руку к его столь неожиданной смерти.

 Вырвавшись на простор широкой трассы, Огородников прибавил скорость и уже через десять минут въезжал во двор дома, где находилась его контора. Он даже успел бросить мимолетный взгляд на свой парадный подъезд, на «жигуленок», который исправно стоял там, где он видел его час назад.

 Да, на все у него ушло около часа.

 Проникнув со двора в свою контору, Огородников запер стальную дверь, задвинул на место шкаф. Убедившись, что ничего не забыл, ничего не упустил, прошел в свой кабинет и с облегчением упал в кожаное кресло.

 Откинувшись на спинку, Огородников закрыл глаза, сложил ладони вместе и унесся к горным гималайским вершинам, в страну чистых снегов, фиолетового неба и дневных звезд, которые можно увидеть, если очень уж захотеть, если подняться в разреженную атмосферу, в космический холод, который выдувает из человека все дурное, все гнилое и поганое.

 Мягкий, воркующий телефонный звонок вернул его на землю.

 — Илья Ильич? Очень приятно! Пафнутьев беспокоит.

 — Рад слышать вас, Павел Николаевич! Давно жду, приготовил бумаги, вдруг, думаю, что понадобится.

 — Какие бумаги?

 — Ну как... Лицензию на право заниматься адвокатской деятельностью, например...

 — А, — протянул Пафнутьев уважительно. — Похвально.