И тут произошло нечто неожиданное. Пафнутьев бухнулся перед Огородниковым на колени и, упершись в ковер ладошками у самых ног адвоката, даже голову склонил, чтобы подробнее рассмотреть блестящие черные туфли Огородникова. Он провел пальцем по лакированной поверхности туфли, смахнув тонкий слой городской пыли, которая никак не могла остаться, если бы Огородников действительно возился с отвалившейся подошвой. На обеих туфлях пыль была совершенно одинакова, а на боковой поверхности подошв не просматривалось никаких следов клея.

 Видя ползающего в ногах Пафнутьева, видя его склоненную голову и нескладно изогнутую в поклоне фигуру, Огородников явно растерялся.

 — Павел Николаевич, что вы... Павел Николаевич...

 — Что и требовалось доказать, — сказал Пафнутьев, поднимаясь и отряхивая невидимые пылинки с колен. — Дорогой и многоуважаемый Илья Ильич.

 — Простите, но я ничего не понимаю!

 — Это радует! — воскликнул Пафнутьев почти весело и покинул контору Огородникова, оставив того в полнейшем недоумении.

 Впрочем, в душе адвоката было не только недоумение, в него начал просачиваться самый обыкновенный страх. Когда Огородников не понимал происходящего, когда события выходили из-под его контроля, он знал наверняка — это плохо.

* * *

 Жестянщик и Забой к двум часам были уже дома и тут же включили телевизор. Сообщение о Петровиче они прослушали молча, не произнося ни слова. И портреты его посмотрели, и слова диктора выслушали молча. И лишь, когда передача закончилась, Жестянщик и его друг Забой посмотрели друг на друга.

 — И что скажешь? — произнес наконец нервный и несдержанный Жестянщик.

 — Илья заложил.

 — Да, Петрович предупреждал.

 — А завтра про нас сообщат... И портретики покажут, и статьи назовут...

 — Надо Петровичу позвонить. Вдруг у него телевизор был выключен. — Жестянщик, дергаясь от возбуждения, набрал номер телефона Петровича и замер, прижав трубку к уху. К телефону никто не подходил. Тогда он набрал номер снова, думая, что ошибся, но и на этот раз в трубке слышались лишь долгие безответные гудки.

 — Ну что? — спросил Забой.

 — Никто не подходит.

 Это было странно, это никак не объяснялось.

 Они ушли от Петровича полчаса назад, он никуда не собирался, он вообще не выходил из дома последние дни, они носили ему хлеб, колбасу, водку. Правда, водку он почти не пил, отдавая предпочтение чаю, вот чаю он пил много. Это не был чифирь в полном смысле слова, но чай Петрович заваривал крепкий — столовая ложка на стакан.

 — Может, с сердцем что-то? — предположил Забой.

 — Какое сердце?! Какое сердце?! — взвился Жестянщик. — У него Огородников должен быть! Понял?

 — Может, Илья что-то ему сказал, пригрозил... А тут еще эта передача по телевизору... Огородников ушел, а его и прихватило...

 — Петровича прихватило?!

 — А может, его взяли? Может, засада в квартире?

 — Какой взяли, какой взяли! — опять завизжал Жестянщик. — Если бы знали, где он, если бы взяли, то не было бы этой передачи! Понял?! На кой черт кому нужна эта передача, если мужика уже обложили? Ни фига его не взяли! Никто не знает, где он, понял?!

 — Позвони еще раз, — рассудительно сказал Забой. — Не может быть... Петрович крепкий мужик.

 Жестянщик подбежал к телефону, быстро набрал номер и замер, склонившись вперед.