Василий Лукич видел, как под свисающей клеёнкой, под столом жирная багровая рука мяла, месила, терзала Леночкину капроновую коленку… Опрокинул рюмочку, обвёл маленькое напряжённое застолье мутными склеротическими глазами. Вопросил:

– Что-то, хозяева, водка рот дерёт?

Дура жена проблеяла:

– Горько…

Шурик запрокинул Леночку и всосался в её рот. Залез с чмокающим звуком вантуза, ярко-красными, мокрыми, сочными губами старого сладострастника, распухшим как у утопленника, языком…

Василий Лукич почернел лицом. На слабых ногах выбрался из-за стола, почти по стенке добрался до кухни – и там без сил опустился на стул.

Дочка, дочка, что же ты наделала, выкинула?! Ну, возраст, ну, семьи хочется – так роди малышонка, утеху родителям на старости лет. Мысль о внебрачном ребёнке ещё вчера показалась бы Василию Лукичу, с его пуританскими взглядами, возмутительной и непереносимой. Но сегодня, на фоне Шурика, казалась почти идеальным вариантом. А что, многие молодые женщины так делают.

Ах, доча, что же ты натворила, как жить теперь? Поскрёбышек, первое и последнее дитя в семье, когда уж и ждать перестали. Дохнуть боялись: кровинка, слабенькая, болезненная, маленькая. Маленькая для отца-матери на всю жизнь.

У всех кофточек для неё слишком длинные рукава, из них трогательно, сиротливо высовываются бледные прозрачные пальчики. Хочется такую взять, обогреть… Вот этой воздушностью, детскостью, фарфоровостью своей Леночка привлекла престарелого грязного сладострастника, почти педофила. Она же во внучки ему… Во внучки!

Вдруг вспомнилось, как в деревне у тёщи второклашка Леночка помогала взрослым в огороде. Стряхивала с картофельной ботвы в банку красные, как ягоды, личинки колорадского жука. Она, вообще, с детства росла ответственной, серьёзной, трудолюбивой девочкой.

Вдруг вскрикнула, бросила банку и заплакала. Оказалось, одна особенно крупная личинка решила защитить свою жизнь. Угрожающе встала «на дыбы», надулась как кобра, перепугала девочку.

Все засмеялись, принялись вышучивать:

– Леночку личинка чуть не сожрала!

– Леночка, ну-ка вызови личинку на поединок: кто кого?

Идиоты великовозрастные. Она обиделась, разрыдалась и бросилась в лес, который рос сразу за плетнём. Искали три часа, уже в милицию сообщили. А Леночка спряталась под крыльцом. От переживаний уснула на сухой тёплой, в курином помёте, земле…

Вот такое вспомнилось Василию Лукичу.

Василий Лукич познал, что такое ад. Стенка тонкая, из гипсокартона. Как назло, диван старый, скрипучий. Каждый скрип, каждый ох и вздох пружин вонзался в его сердце острыми ржавыми железными спиралями.

Всю ночь он вставал то в кухню воды попить, то в туалет. При беспощадном медицинском, ослепительном свете вдруг проявил брезгливый интерес к своей лиловатой сморщенной, жалкой плоти… С омерзением, с ужасом невольно представлял, как в эту самую минуту такая же (на пять лет морщинистей, чем у Василия Лукича!) старческая нечистая сарделька… Которая в каких только, простигосподи, не побывала… Судя по порочным-то чёрным Шуриковым подглазьям.

Василий Лукич бурно ворочался, заматываясь в кокон из пододеяльника, с треском рвя постельную бязь. Вскакивал, выпутываясь, бежал в гостиную, с волочившимся шлейфом простыни.

В белом нижнем белье, худой и страшный, как Кентервильское привидение в саване, вырастал в дверях.

– Вон отсюда! Оба!! Вооооон!!!

Топал жилистыми петушиными ногами, трясся и тыкал в испуганную парочку пальцем:

– Вон из моего дома, осквернители! Немедленно! Чтобы духу.