Тем больнее было услышать от дочери известие, после которого жена охнула, а Василий Лукич пролил суп, сжав ложку так, что косточки побелели.

– Мама-папа. Сегодня вечером Шурик придёт знакомиться. Не удивляйтесь: он меня старше. Нынче это в порядке вещей.

– На сколько?

– Это у вашего поколения устарелые взгляды, а нынче это абсолютно нормальное явление…

– На сколько старше? – встревоженно настаивал почуявший неладное Василий Лукич.

– Ш-шестьдесят… Шестьдесят один. (После выяснилось, соврала. 63). Мама-папа, всё уже решено, – демонстративно заткнула розовыми пальчиками уши. – И зал в ресторане заказан. От Шурика сорок человек приглашены. Теперь нужно с нашей стороны.

Так. Мало позора, нужно ещё растрезвонить на весь свет. Жена тихо запричитала в фартук.

– Мама-папа, – строго, как учительница расшалившимся детям, сказала Леночка. – Если вы будете себя безобразно вести, когда придёт Шурик, я… Не знаю что. Я соберу чемодан и уйду.

Леночка была девочка с характером, в Василия Лукича.

– Он, если хотите, ветеран, афганец. Вот. У него орден за мужество.

Как ни странно, данный факт немного успокоил Василия Лукича. Он всегда очень уважал военных людей. Сейчас вообразил худощавого, не утратившего офицерской выправки героя. Прямой взор, орлиный нос, немного выдающиеся бронзовые скулы. Сухое, жёсткое, резко очерченное мужественное лицо. Состарившийся Андрей Болконский. Волосы – соль с перцем. Возможно, в шрамах, возможно даже, в инвалидной коляске.

Невеста Леночка будет рядом вся в белом, как ангел, как сестра милосердия. Как птичка на дубе и нежный цветок, прильнувший к израненной, иссечённой каменной груди ветерана. Гости будут почтительно подходить, склоняться. Друзья-однополчане выпьют и под гитару негромко станут исполнять песни из репертуара «Любэ».

Всё же Василий Лукич ворчливо попенял:

– Небось, и жена была, и внуки есть. Чего разошёлся-то?

– Какой ты странный, папа. Когда придёт, не вздумай задавать ему эти вопросы. Это просто неприлично.

Пришёл. Лучше бы был в инвалидной коляске. Огромная жирная гора забила собою крохотную «хрущёвскую» прихожую. Сразу уверенно взял инициативу в свои руки. Сунул Василию Лукичу пакет с глухо стеклянно побрякивающим, постукивающим, шуршащим, пахнущим пряным мясом содержимым.

Поздоровались: рука у него оказалась громадная, сдобная и гладкая, как у бабы. Сухонькая мозолистая ручка Василия Лукича утонула в ней как в поролоне…

Зубы слишком ровные, явно вставные, и говорит прищёлкивая. Венчик белых волосиков вокруг розовой плеши. Плечи под футболкой с Микки Маусом тоже по-бабьи округлые, пухлые. Груди висят – хоть лифчик покупай, размером больше скромного Леночкиного. И сразу:

– Тёщенька, где тут у нас ватерклозет?

Ну да, 63 года же. Простата, кишечник, возрастные геморроидальные шишки. Василий Лукич внутренне застонал.

Жена как приклеила на лицо улыбку, так и просидела, будто дура неживая. Василий Лукич злился на вторую половину. Винил её и за неуместную улыбку, и за то, что единственную дочку не сумела воспитать.

Дочь засиделась в девках, рада за чёрта лысого выскочить. Результат: влюбилась в старика!

То, что влюбилась, видно было невооружённым взглядом. За столом на отца и мать ноль внимания, один Шурик. Как, как она не видит толстого беременного пуза, месяцев на восемь, уложенного на коленях?!

Подкладывала ему, щебетала, бесстыдница, не отрывала восхищённых блестящих глаз, когда он сыпал афганскими историями.